— Тогда скажите мне, почему вы перешли на сторону борцов за свободу.
Алан Лэдд ждал ответа шутливого, выражающего нежелание говорить правду, или напыщенно — официального — но командир моджахедов пожал плечами и просто сказал
— Иншалла...
Бандиты — они пришли не из Пакистана, а из соседней провинции, потому что оттуда они были родом и там творить то, что они творили, было нельзя — расположились в здании местной школы. Местная школа представляла собой просто большое помещение, слепленное из глиняных кирпичей, в котором было две большие комнаты, и какая-какая мебель — но бандитам этого было вполне достаточно. Первым делом, обосновавшись в классе, где всю мебель сдвинули в сторону, амер по имени Али Мурад приказал привести учительницу. Она не сбежала.
Двое пехлеванов втащили в помещение класса молодую девчонку, возмутительно одетую в красную кофту и без чадры. Глаза ее сверкали как уголья, она отбивалась.
— Отпустите ее! — приказал амер
Бандиты выполнили приказание, правда, один из них напоследок ударил девушку изо всей силы между лопаток прикладом. Она рухнула на грязный, испачканный сапогами пол, бандиты одобрительно заржали.
— Как тебя зовут, женщина? — начал привычный ритуал «указания неполноценному существу на его место» Али Мурад.
Женщина не ответила, зато нелестно высказалась о его матери. Это требовало наказания.
— Приведите бачу! — потребовал Али Мурад.
Привели бачу — маленького пацана. Лет семи. Черноглазого и испуганного до смерти, который не понимал, что происходит.
— Кто ты такой? — спросил его амер.
— Меня зовут Али, эфенди — ответил бача
— Эфенди — это хорошо.... — довольно сказал амер — ты вежливый. Это хорошо. Скажи, Али, ты ходил в эту школу?
— Да, эфенди.
— А чему вас тут учили, Али?
— Нас учили говорить на нашем языке... Амина учила нас писать, читать, считать...
— Это хорошо, Али. А ты празднуешь семнадцатое апреля?
— Да, эфенди, ведь это день Саурской революции
Учительница попыталась что-то сказать, но ее снова ударили...
Трое бандитов, сторожко поводя автоматами, зашли во двор, дом, по их прикидкам был богатый — если такой дувал, который не перепрыгнешь. Двор был пуст, только спиной к ним сидел человек в афганской одежде, он сидел за небольшим столико в тени у чинары и спокойно пил чай, как будто ничего не случилось. Человек этот видимо был стар, потому что волосы у него были седые, и те части бороды, которые были видны — тоже были седые.
Один из бандитов неуверенно сделал шаг вперед. В каждом афганце воспитано уважение к старшим и они, двадцатилетние, дети таких же отцов не могли просто так взять и ограбить этого старика. Но они могли попросить на джихад, в конце концов, каждый порядочный афганец должен платить налог на джихад, на освобождение своей родины от шурави. Если он заплатит налог — они уйдут отсюда и больше ничего не тронут, если же нет... Они ничего не будут грабить, они просто возьмут налог.
— Ас салам алейкум, падар[7].
Человек не спеша поставил недопитую пиалу с чаем на стол, повернулся к ним — и в его руке оказался пистолет ПБ, ни один из бандитов не успел понять, как он там оказался. Трое бандитов повалились почти одновременно как сбитые одним умелым ударом шара кегли.
— Ва алейкум ас-салам — ответил человек уже мертвым боевикам. Лицом он был совсем не старый, тридцать, где-то так. Он и впрямь был бородат и сед. Почему сед? Поседеешь тут...
Из дома во двор выскочили четверо, один, с пулеметом, прижался к дувалу, направив ствол ПК на приоткрытую дверь, оставшиеся трое схватили убитых за ноги и сноровисто поволокли куда-то тела. Допив чай, встал и человек с пистолетом. Повозив ногой в пыли, он забросал черные, жирные следы, оставшиеся в пыли от убитых, на всякий случай. Потом — достал из кармана рацию, трофейную, японскую...
— Ник — сказал он в эфир негромко — у меня минус три, все тихо. Вышел на исходные, готов работать.
— Есть — отозвался эфир — доложить всем группам. Пять минут.
Пяти минут — как раз хватит, чтобы одеть разгрузку. И посмотреть — нельзя ли чем поживиться с убитых боевиков. Рация, китайские патроны, деньги, членская карточка партии, которую можно потом на себя переделать — все в дело пойдет.
— А кто тебе сказал, Али, что это день Саурской революции?
— Амина сказала, эфенди. Ведь она наша учительница.
— А что еще она тебе сказала?
Еще трое боевиков шли по улице, когда навстречу им попались двое афганцев в национальной афганской одежде. Они выросли перед ними как будто из-под земли и боевики не сразу сообразили, что это не афганцы — слишком светлая кожа. Один из боевиков начал поднимать автомат — и тут же осел, хрипя и царапая пальцами горло, пытаясь вырвать торчащую джелалабдскую заточку — самодельный нож спецназа, заточенный и изогнутый колышек от палатки. Пока он пытался это сделать — на земле добивали остальных. Через минуту — на улице уже никого не было, только остались следы крови — черные жирные пятна в пыли...
— Я первый, Шуджа. И не спорь. А ты — постой, посмотри, чтобы не ввалился никто.
Двое, они были родными братьями с разницей в два года — ввалились в дом, который стоял на самом краю кишлака — это был дом, который строился всем кишлаком и предназначен он был для гостей. Старший -его звали Султан — толкал перед собой бачонка, которого они поймали в кишлаке. Для чего? Ну, как для чего... Женщин мало, ежу понятно, что если у кого-то в гареме сто женщин — то у девяноста девяти мужчин нет ни одной. Поэтому — муджахеддину разрешено (халяль) удовлетворять свои сексуальные потребности с детьми обоего пола, с животными, над которыми прочитана молитва как при забое, а также — если они находятся в районе боевых действий и рядом нет никого из вышеперечисленного — можно совокупиться друг с другом. Шуджа какое-то время был походно-полевой женой амира Али Мурада, пока он не принял в отряд одного восемнадцатилетнего бачу. Так что ничего в этом необычного нет.
Вожделея долгожданное наслаждение, подталкивая перед собой ничего не понимающего бачу, Султан шагнул в темень гостевого дома со света улицы — и глаза его на несколько мгновений ослепли из-за резкого перехода от света к тьме. В последнюю секунду своей жизни он понял, что происходит что-то неладное — но сделать ничего не успел. Одни руки перехватили у него бачу, вторые — автомат, третьи — накинули на шею удавку из рояльной струны с самодельными ручками. Султан захрипел и провалился во тьму.
Шуджа ждал пять минут, потом услышал какой-то странный звук. Что-то типа свиста. Он не слышал криков ребенка — но не придал этому значения, брат обычно перед тем, как приступить к делу — бил ребенка по голове. Но тут — было что-то не то... что это может быть за свист. Первым делом, Шудже пришло в голову, что это может быть и змея. Он сам не видел — но слышал от стариков, что есть такая змея, которая именно так предупреждает об опасности. А змея, это очень опасно, брат может не заметить змею, а она может ужалить его и тогда брат умрет. Смотря на землю, Шуджа пошел к дому, он смотрел на землю, потому что змеи ползают по земле. Шагнув осторожно в дом, он вдруг увидел нечто похожее на кроссовки, какие обычно носят богатые муджахеддины, у которых есть деньги на такую обувь — но это были не кроссовки Султана, потому что у Султана на такую обувь денег не было. Шуджа поднял голову — и автоматный приклад хрястко впечатался в его лицо.
— Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, прекратите это! Разве те, кто идет по пути джихада могут воевать с детьми?
Али Мурад поднял голову, посмотрел на старейшину.
— Кто это такая, падар?
— Это учительница! Всего лишь учительница, ее прислали из уезда! Чтобы она учила детей грамоте!