А дальше — метрах в тридцати от ангара как раз разгрузился самолет, который как раз привез шестьдесят человек из первого полка Аль-Исра, исламистов-фанатиков, каждый из которых перед вылетом поклялся при необходимости стать шахидом на пути Аллаха. Командир уже выгрузился из самолета, увидев русских, он крикнул — Ур![12] — и шестьдесят боевиков открыли по бегущим людям огонь из автоматов и пулеметов. Шквальный огонь почти в упор метров с тридцати — когда пулеметная пуля пробивает насквозь двух-трех человек — выкосил захваченный на аэродроме советский персонал буквально в минуту. Когда у боевиков кончились автоматные рожки и пулеметные ленты — перед ними было только кровавое месиво.
Аллаху акбар!
Узнали об этом не сразу. Но узнали...
За несколько дней до мятежа.
Афганистан, Кабул. Старый город.
Январь 1988 года
Поздно ночью, когда были закрыты все дуканы, когда замерла жизнь на афганских улицах, когда на них остались только патрули, да бронетранспортеры — из ворот дворца Арк стремительно выехал президентский кортеж. Это был Мерседес-560, бронированный, купленный в свое время у германского посла, за ним шли еще один Мерседес, попроще, потом черная Волга со спецаппаратурой в багажнике, которую предоставили советские друзья и замыкал колонну едва поспешающий за ней Газ-66 с солдатами президентской гвардии в кузове. Пропускавший колонну солдат удивился — президент очень редко выезжал так поздно, во дворце были жилые помещения, и президент там жил, хотя у него был дом и в городе. Но, в конце концов — это было не его дело, куда поехал глава государства: он поднял шлагбаум, приветствовал проносящиеся мимо машины салютом, а когда прошла последняя — снова закрыл шлагбаум и остался стоять на посту, будучи первой мишенью для тех, кто захочет захватить дворец. Такая уж у него была служба.
Кортеж президента, пронесшись по ночным улицам, чуть задержавшись перед воротами Старого города, уже закрытого на ночь — стремительно влетел внутрь того района города, где раньше жила афганская знать. Сейчас здесь жили партийные и военные деятели, и ничего почти не изменилось, даже то, что не до всех домов (вилл, так будет точнее) нельзя добраться на машине, нужно оставлять машину и идти пешком.
Брат президента и начальник президентской гвардии генерал Шапур Ахмадзай жил здесь, и у него было три дома — по одному для каждой семьи. У генерала, как и у многих высокопоставленных военных здесь жила одна бывшая жена, одна нынешняя жена и одна любовница, и у всех, кроме любовницы были от него дети. В Афганистане испокон веков процветало многоженство, положение в обществе мужчины обуславливалось, в том числе и тем, сколько жен у него было (сколько жен и детей он мог прокормить). Коммунистам многоженство было запрещено, исключение делалось только для «примкнувших» таких как генерал-губернатор Кандагара, он же кандагарский принц, который был генерал-губернатором и при короле. Но афганские коммунисты все равно находили выход из этой сложной ситуации, хотя генерала Ахмадзая уже дважды прорабатывали на партийных собраниях как аморального человека. Даже этих тех женщин ему не хватало, и он умудрялся «аморальничать» и с другими. Вот таким был этот человек — генерал Шапур Ахмадзай.
Охранявшие эти дома нафары вскинули автоматы — но начальник охраны президента прокричал пароль, и автоматы опустились, а один из охранников суетливо побежал открывать дверь. Было видно, что Наджибулла не в духе, и не дай Аллах кому попасться на его пути — бычью силу генсека знали многие...
— Где? — спросил президент
Охранник показал на один из домов
— Оставайтесь здесь! И вы тоже!
Генерал Шапур Ахмадзай, уже предвкушавший ночь безумств со своей третьей, неофициальной пока супругой — едва успел одеться, когда увидел вспышки света за дувалом. Спустившись вниз, он увидел, что в доме он не один.
— Приветствую тебя в моем доме, брат... — растерянно сказал он, приветствуя генерального секретаря ЦК НДПА
Наджибулла вместо ответа размахнулся — и прежде чем Шапур Ахмадзай, сам человек недюжинной силы успел опомниться — с размаху ударил своего брата прямым в челюсть.
Генерал Ахмадзай, всплеснув руками, с грохотом полетел на пол...
Из двери пугливо высунулась его очередная ханум... президент не помнил, как ее зовут — и немедленно спряталась.
Президент остался стоять над поверженным братом, потирая болевший и саднивший кулак. Кулак он разбил до крови, и лицо брата — тоже.
Наконец, генерал пошевелился.
— Ты, сын шакала, дохлый ишак, вставай!
— За что?!
— Вставай, ишачье отродье!
Генерал отполз к стене, начал подниматься.
— За что, брат?!
— Зачем ты убил Лаека?! Зачем ты это сделал, отвечай!
Ахмадзай затравленно посмотрел на разъяренного генсека, а потом выдал...
— За то, что он помесь змеи и шакала! Он пришел ко мне и начал настраивать, чтобы я перешел на его сторону и предал тебя! Ты правильно сказал брат, он хотел, чтобы мы поссорились, а потом он убил бы нас поодиночке! Вот поэтому я и убил его — теперь этот шакал никогда не сделает больше никому зла! Я думал, что ты одобришь!
Генсек схватился за голову.
— О, Аллах, за что ты меня караешь?! Разве я приказывал тебе думать, хоть когда-нибудь?! В этой семье думаю я, неужели ты этого так и не понял?!
— Но я...
— Его надо было убить после того, как мы все сделаем! После, а не до! Как мы теперь будем держать связь с ашарарами?! Скажи, как?
— Но агенты...
— А кто тебе сказал, что один из твоих агентов не предаст тебя? Лаек играл сам за себя, и поэтому он никогда не предал бы! Потому что это значило бы предать самого себя! А теперь мы остались одни против тех, кто жаждет нашей крови.
Ахмадзай ронял, что он и в самом деле сделал глупость.
— Прости, брат... Ради Аллаха, прости.
Коммунистическая религия насаждалась здесь десять лет. Ислам — двести....
Президент молчал
— Ну, хочешь, я повинюсь в том, что это я сделал?! Перед всем Политбюро повинюсь! Пусть меня судят!
Генеральный секретарь ЦК НДПА раздосадовано покачал головой
— Какой же ты все-таки дурак, Ахмадзай. Разве ты не помнишь, как родители говорили, что ты должен во всем слушаться меня. Если ты скажешь, что это ты убил Лаека — кто же поверит в то, что ты сделал это не по моему приказу?
Генерал опустил голову. На ковер капала кровь
— Прости...
Генсек махнул рукой
— Какая уже разница...
— Но что-то же можно сделать.
— Нет! Ничего не делай. Больше ничего не делай Ахмадзай до тех пор, пока я тебе не скажу. Ты уже наделал — и теперь мы хороним рафика Лаека, а в городе неспокойно, потому что все думают, что сделал это я. Больше ничего не делай. Теперь — делать буду я...
Пакистан, Исламабад.
Штаб-квартира ИСИ.
Январь 1988 года
Тайна на Востоке — понятие растяжимое...
Тайны есть для чужих, для своих тайн нету, достаточно лишь покрутиться на базаре или зайти в чайхану — и ты узнаешь все, что ты хочешь знать. Об Абдуле, у которого сдох ишак. О Хафизулле, которому изменяет супруга. О губернаторе, который требует непомерно большую долю в любой торговле. О пакистанцах, которые намереваются делать в стране революцию...
Нужно только быть своим.
К восемьдесят восьмому году, к началу восемьдесят восьмого года — ситуация с Афганистаном окончательно начала напоминать гордиев узел. Американцы имели от шурави твердые заверения в том, что шурави уйдут из Афганистана между восемьдесят восьмым и девяностым годом — но вместо этого русские не только не ушли, но начали кампанию террора, как в Кабуле, так и в Пешаваре. Лидер Пешаварской семерки Раббани погиб, расстрелянный автоматчиками — террористами на улице — грозное предупреждение для всех. В Кабуле появились люди, шурави, которых местные звали «сыновья Шайтана» — они действовали самостоятельно, мелкими группами, никому не докладывая, получали разведывательную информацию и тут же ее реализовывали, примерно так же, как действовал СМЕРШ в годы Великой Отечественной. Человек в маске и с пистолетом Стечкина в руках стал кошмаром городского исламского подполья, которое до этого столь обнаглело, что листовки с призывами отмечаться в исламских комитетах и воевать против шурави, находили в туалете Арка! Все это стало ответом на взрыв у советского посольства... но моджахеды, и те кто заказал этот взрыв, пакистанские разведчики — не ожидали от Советского союза, ставшего в последние десять пятнадцать лет столь предсказуемым и благоразумным.