— Но он вернется к нормальной жизни? — спросила Софи.
— «Нормальной» — это относительный термин, — напомнил ей Олден, глядя на лес, где дымчатый туман, казалось, сгущался, когда день угасал.
Он не выглядел таким умиротворенным, как ожидала Софи. В основном задумчивым.
Фитц подошел и обнял его.
— С этого момента, у Прентиса будет его здоровье, — сказал им мистер Форкл. — И его сына. И шанс создать новые воспоминания. Остальное? Только время покажет. Сознание продолжает разрушаться после первоначального разрыва, поэтому после всех этих лет его воспоминания почти растворились. Представьте себе кусок стекла, который вы разбиваете камнем. Один удар, и достаточно легко собрать осколки обратно. Но разбивать его снова? И снова? И снова, и снова, и снова?
Это не должно было быть сюрпризом. Но реальность происходящего сдавила сердце Софи.
— Мы ничего не можем сделать?
— Если ты надеешься на быстрое решение, нет, — признался мистер Форкл. — Но думаю, было бы разумно для всех нас сделать записи в журналах памяти обо всем, что мы помним о Прентисе, или о том, что мы видели в его сознании, или…
— Я не согласен, — прервал Кинлин. — Он уже потерял более десяти лет своей жизни… зачем тратить еще одну секунду, пытаясь соскрести прошлое? Он должен сосредоточиться на восстановлении и продвижении вперед.
— Почему он не может делать и то, и другое? — возразила Линн.
— Потому что нет ничего хорошего в трагедии, которая не может быть изменена. — Кинлин шагнул в самый дальний угол крыльца, прослеживая рукой линию вдоль перил. — Мы все смотрели, как Грэйди и Эделайн разваливаются после того, как Джоли не стало… вы желаете того же для Прентиса?
— Думаю, еще слишком рано знать, как он ответит на потерю Сиры… в долгосрочной перспективе, — тихо сказал Олден. — Но я не могу представить, что он захочет ее забыть.
— Я никогда не говорил о том, чтобы забыть ее, — поспорил Кинлин. — Но он уже достаточно помнит. Большее будет только усиливать боль… вот почему мы должны относиться к этой потере памяти как к дару, которым она и есть.
Никто, казалось, не знал, что сказать на это… даже Софи. И ее убивало, что Кинлин может быть прав… что было бы лучше оставить Прентиса с фрагментами и тайнами, чем подвергнуть его дополнительному горю.
Она не могла понять, почему это так больно — и не позволяла себе признать это — пока не окажется вдали от любопытных эмпатических ощущений Кифа, одна в своей постели позже той ночью, ни с чем, кроме храпа Игги и ее собственных жалких мыслей о компании.
Какая-то крошечная, отчаянная часть ее цеплялась за надежду на то, что какие-то секреты заставили Прентиса произнести Лебединая Песня — все, что помогло ему узнать о символе Путеводной Звезды — каким-то образом приведет их к Наступлению Ночи.
Это была глупая, нелогичная идея. Но теперь, когда она исчезла, единственный оставшийся выбор был вернуться к их иголкам в стоге сена.
Вернуться к бесконечным грудам школьных занятий и обескураживающим ночным отчетам и ничему, ничему, ничему.
Никаких ответов.
Никакого плана.
Каждый день утаскивал ее дальше от человеческих родителей и вел Невидимок к их неизбежной победе.
***
— Однажды я видел этот человеческий фильм, — сказал ей Декс на четвертый день после исцеления в Ложносвете, заставив ее уронить книгу, которую она вытаскивала из шкафчика.
Она не заметила его рядом с собой.
Почти ничего не замечала. Днями.
— Это было о чуме, которая превратила всех в зомби, — продолжал Декс, поднимая книгу и передавая ее. — Там были все эти люди, шаркающие, со стеклянными глазами и гниющей плотью. Это было очень грубо… но также забавно видеть, чего боятся люди.
— Хорошо, — сказала Софи, закрывая шкафчик. — Ты говоришь мне это… по какой причине?
— Потому что это то, что ты мне начинаешь напоминать… без кровавых болячек. Фитц дал тебе еще одну коробку пудингов за обедом, а ты даже не покраснела. И ты весь день ходишь с этой запиской на плече.
Он снял смелую надпись, которая гласила «ВСЕ ПРИВЕТСТВУЮТ КОМАНДУ ФОСТЕР-КИФ!».
Она моргнула.
Он понизил голос, убедившись, что никто поблизости не слушал, прежде чем спросил:
— Ты беспокоишься о своих родителях, верно?
Ком встал у нее в горле.
— Должна бы.
— Почему нет?
— Поскольку есть столько более огромных проблем… как сопоридин… и…
— Эй, — сказал он, ожидая, пока она не взглянет на него. — Тебе разрешено волноваться о своей семье.
В глазах встали слезы.
— Мы потеряли почти еще неделю. И я знаю, что Чистильщики могут стереть их воспоминания… но это не помогает им прямо сейчас, какие бы страдания они не ощущали.