«Интересно, как о том, что вот сейчас вижу, со временем на уроках говорить будут?» — пришла в голову привычная мысль. Гурьев нередко ловил себя на желании волнующее впечатление об увиденном на войне закрепить в памяти лаконичной, весомой фразой. И посмеивался в таких случаях над собой: «Ты, брат, любишь все на высокий штиль переводить!»
Долго навстречу автомашине тянулись колонны пленных, и ехать приходилось медленно. Один из попутчиков Гурьева — сержант, ездивший с каким-то поручением в тылы и теперь догоняющий свою дивизию, — объяснил:
— За Яссами «котел», как полагается… Шестьдесят тысяч живьем взято.
Наконец последняя колонна пленных пропылила мимо. Шофер прибавил газ. Шоссе рванулось навстречу. Словоохотливый сержант, придерживая рукой пилотку, чтобы не сдуло, пригнувшись к уху Гурьева, прокричал:
— Здесь мы в обороне стояли. Отсюда и пошли…
Среди выгоревшей от солнца травы виднелись брошенные землянки, траншеи, ходы сообщения. То тут, то там чернела вывороченная земля: казалось, поле вспахано великаньим плугом. Зияли огромные воронки, почти вплотную одна к одной. На дне их поблескивали аккуратные круглые лужи.
— Здорово вас немцы бомбили! — прокричал Гурьев сержанту.
Впереди замелькало красное и белое — черепичные крыши и стены домов. Подскакивая колесами на рельсах, полуторка миновала железнодорожный переезд. Неподалеку, возле линии, огромным замершим железным стадом стояли сотни тракторов советских марок.
— Украли, антонески! — кивнул сержант. — Ну да теперь — отдай мое обратно!
Машина въехала на окраину небольшого городка. Чуть ли не на каждом доме красовалась огромная вывеска, и попервоначалу могло показаться, что город населен одними лавочниками. У многих магазинчиков были разбиты окна, наглухо закрыты двери. Фашисты, удирая, все же, видно, успели распотрошить эти «торговые точки». Но коммерция уже оживала: какой-то негоциант, обросший, похожий на погорельца, в шлепанцах на босу ногу и в серой манишке, втаскивал в свой магазин уцелевший товар — фетровые шляпы, зажав их в охапку.
Полуторка остановилась у рынка. Дальше ехать с ней Гурьеву было не по пути, и он, закурив на прощание с водителем и сержантом, отправился искать попутную машину.
Возле рынка стояло несколько запыленных, доверху нагруженных автомашин. Шоферов в кабинах не было. Один из солдат, сопровождавших грузовики, объяснил: привал, пошли купить фруктов или подзакусить в какой-либо из обступивших площадь бодег — харчевен. Гурьев невольно остановился у окна одной из них. За стеклом, в обрамлении пустых винных бутылок, стояли два портрета. На одном был изображен румынский король Михай — юнец с напыщенным лицом, на другом — Черчилль. Гурьев заглянул в бодегу. За дощатым столом вокруг крохотной пустой бутылочки сидели три черноусых господина в затрепанных пиджаках и о чем-то оживленно толковали. Тучный хозяин заведения в засаленном фартуке и с пятнистым полотенцем через плечо, стоя за прилавком и лениво отмахиваясь от мух, от скуки прислушивался к разговору. Завидев советского офицера, он сразу преобразился, заулыбался, затараторил что-то любезное, засеменил навстречу. Не желая попасть в число клиентов этого неаппетитного заведения, Гурьев поспешно ретировался. Уже на улице рассмеялся: «Эк юлит! Вот он, живой капитализм!»
«Живой капитализм» давал знать себя на каждом шагу. Не успел Гурьев отойти от бодеги, как на него налетел какой-то поджарый человек в костюме, сшитом из отличного материала, но донельзя изношенном, и бойко зачастил на ломаном русском языке:
— Здравствуйте, товарищ! Что товарищ хочет купить? Что товарищ имеет продать?
Гурьев отрицательно качнул головой. Однако предприимчивый делец не отставал от него, пытаясь выяснить возможности товарообмена. Избавился от назойливого коммерсанта Гурьев только тем, что завернул в первую попавшуюся парикмахерскую.
— Что товарищ желает? — рванулся навстречу небритый цирюльник, до этого дремавший в кресле. — Побриться?! Прическу?! Прошу, пожалуйста! — Парикмахер молниеносно обмахнул салфеткой кресло и что-то прокричал в сторону внутренней двери, прикрытой занавеской. Мгновенно появились оттуда мальчик с горячей водой, девушка с салфеткой и последней — дебелая женщина в ярком платье, с веничком в пухлой руке. Все заулыбались посетителю, засуетились. Видно было, что клиенты здесь нечасты. «Предприниматели…» — подумал Гурьев с жалостью, усаживаясь в расшатанное кресло напротив мутного, облупившегося зеркала.
Парикмахер, намыливая и одновременно массируя щеки клиента — он обходился без кисточки, действуя прямо пальцами, — оживленно расспрашивал о том же, о чем и коммерсант, преследовавший Гурьева до дверей парикмахерской.