Алешин вздохнул. Упрек был справедливым.
Оживший станковый пулемет вновь прижал противника к земле. Наступила небольшая передышка. Но враг мог в любое мгновение подняться снова.
Бобылев находился в это время в боевых порядках второй роты — она была на главном участке боя. Не раз Яковенко и Гурьев говорили ему:
— Поберегись, есть же у тебя актив.
Но Бобылев считал: лучшая агитация — личный пример.
Солдаты привыкли, что в трудном бою замполит рядом. Все его знали, и он знал многих.
Знал он, конечно, и Снегирева, этого степенного и рассудительного солдата. Снегирев служил в полку с осени сорок первого и против немцев воевал третью войну: в пятнадцатом дрался с ними под Перемышлем, бил их и в восемнадцатом здесь, на Украине, где служил в одном из полков Щорса.
Молодой солдат Петя Гастев являлся очередным «подопечным» Григория Михайловича. Многим Петя напоминал ему сына, служившего где-то в танковой части.
Ревниво следя за тем, как держит себя его воспитанник в бою, как постепенно тяжелое, исключительное становится для него обыкновенным, привычным — а в этом, как считал Снегирев, и был весь корень солдатской сноровки, — он всегда думал о том, что и у сына тоже есть, наверное, старший по годам товарищ, наставляющий его фронтовому уму-разуму. Снегирев всегда, особенно в бою, старался держаться поближе к Пете Гастеву. Вот и сейчас они лежали рядом. Обходя подразделения, Бобылев присел около них.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите вас спросить: наступать скоро начнем? — сказал Петя, которому уже надоело лежать на холодной земле.
— Мы и так наступаем, — ответил Бобылев. — Разве гитлеровцы нас атакуют? Это они мечутся, не знают, куда деваться. Вот пусть только наша артиллерия подтянется!
— Как на нашем участке дело, не скажете? — полюбопытствовал Григорий Михайлович. — В газетах все в общем масштабе пишется. А что под боком у нас — мало известно.
— Слышал я в штабе, — ответил Бобылев, — у противника только семь деревень осталось.
— Семь-то семь, а сколько сил надо, чтобы немцев оттуда выбить… — задумчиво проговорил Григорий Михайлович. — Вот эту самую Комаровку взять — и то, поди, одной нашей дивизии не справиться.
— Ну, сил у нас на это хватит: войска двух фронтов действуют.
— Помню, в прошлом году аккурат об эту пору немцев под Сталинградом зажали. Конечно, там их больше было.
— И здесь фашистам разгром устроим. Даже, пожалуй, день в день выйдет, вроде годовщины! — Для Бобылева эта годовщина была знаменательной: он и сам воевал на волжском берегу. — Теперь до самого Берлина врага по-сталинградски будем бить! — уверенно сказал Бобылев.
— Опять фашисты зашевелились! — забеспокоился Петя, наблюдавший за противником.
— Вы шли бы к себе, товарищ старший лейтенант, — предложил замполиту Григорий Михайлович, — а то здесь такое начнется…
— Ничего, ничего… — ответил Бобылев. — Мне отсюда виднее.
Где-то недалеко захлопали редкие винтовочные выстрелы. Рванула воздух короткая пулеметная очередь.
Гастев приложился к автомату и приготовился стрелять, но Снегирев остановил его:
— Обожди! Далеко. Не трать патронов попусту.
Подготавливаясь к стрельбе, Снегирев заметил, что старшего лейтенанта Бобылева уже нет рядом. Но Снегирев знал, что замполит где-нибудь здесь, в цепи, рядом с солдатами, как всегда.
Все заметнее становились в редеющей пасмури утра фигуры немецких солдат, двигавшихся короткими перебежками. По ним открыли редкий, спокойный огонь: подпускали ближе, били на выбор.
Яковенко напряженно следил за приближающимся противником. Он ждал, когда наступит решающий момент. Только тогда можно будет ударить из минометов, но мин мало: много ли могли солдаты принести на себе? Нужно рассчитать точно. Гурьев в минометной роте, он проследит за расходом боеприпасов…
«Эх, черт! Так и не дошли до села! — ругал себя Яковенко. — А уже доложил…»
Поколебавшись, он приказал соединить его с командиром полка.
Тяжела показалась в эту минуту телефонная трубка комбату!
Многое бы он дал за то, чтобы отложить этот разговор. Но отложить было невозможно. «Эх, семь бед, голова одна!» — Яковенко решительно поднял трубку к уху. Стараясь говорить спокойнее, он коротко доложил обстановку.
— Так… Значит, наврал? Не вышел на южную окраину? — услышал Яковенко гневный бересовский голос.
— Виноват, не рассчитал, — тяжело вздохнул Яковенко.
Несколько секунд в трубке сердито сипело. Потом опять заговорил Бересов: