— Как?
— Очень просто. Поручите Слановскому такое дело, чтобы у него не было возможности для лавирования. А в предстоящих операциях вам такая возможность представится. Иными словами, он должен узнать запах крови.
— Ясно, — кивнул Игнатов.
— Господин поручик, имейте в виду, что задача у вас довольно деликатная. Нельзя выпускать из виду любой его поступок, и хороший, и плохой. Понимаю, что такая задача вам не по вкусу. Вы — человек крайностей, середины не терпите. Но вы должны знать, что полковник Додев очень рассчитывает на вас.
— Хорошо, Манев, — облегченно вздохнул Игнатов, довольный доверием своего полкового командира.
— Слежку за солдатами ведете? — продолжал Манев.
— С первых дней.
— Враждебные настроения есть?
— Пока нет. Но у меня создается впечатление, что службу они несут без желания. Не вижу у них никакого энтузиазма. В часы занятий сидят в классе, а мысли их бродят бог знает где.
Манев молча достал сигарету, чиркнул спичкой раз-другой, закурил и небрежно бросил спичку через окно.
— Поддерживают ли солдаты связь с населением? — спросил он.
— Какая связь! — удивленно воскликнул Игнатов. — Ни одной живой души даже близко не бывает около школьной ограды.
— Не сомневаюсь, — самодовольно покачал головой Манев. — Сколько солдат у вас из Камено-Поля?
— Вместе со Слановским — шесть.
— К ним проявите особый интерес. У полиции есть данные, что партизаны нуждаются в оружии и этой весной будут стремиться установить контакты со своими единомышленниками, мобилизованными в армию…
— Ну и что? — изумленно прервал его Игнатов.
— От неожиданностей и вы не застрахованы.
Игнатов тяжело вздохнул:
— Ох, знаю! Я потому и не нахожу себе места, что эти безоружные бандиты играют с нами, как с котятами. Попадись кто-нибудь из них в мои руки, кожу с живого сдеру!
— Генерал Янев и полковник Додев очень рассчитывают на вас.
— Когда же мы начнем действовать? — спросил Игнатов.
— Позавчера генерала Янева вызывали к регентам.
Скоро будет предпринято нечто невиданное до сих пор. Или мы, или они!
— На меня всегда можете рассчитывать. — Игнатов встал и закрыл своей широкой спиной распахнутое окно. Банка с полевыми цветами, блеснув стеклом, упала с подоконника.
Слановский был знаком с учительницей несколько лет, но почему-то теперь у него было странное ощущение, что он встретил ее впервые. Действительно ли она так изменилась? Он не был в состоянии дать на это точный и определенный ответ. В ее взгляде было что-то задумчивое и нежное, а губы загадочно улыбались, когда она серьезно разговаривала или шутила. Иногда Слановскому казалось, что это ему просто померещилось после их продолжительной разлуки или это результат его склонности к преувеличению, как бывает с влюбленными.
Она умела говорить тонкими намеками, не всегда высказывая вслух то, что думала.
И сколько бы раз Слановский ни пытался поделиться с ней своей радостью по поводу того, что их часть перевели в Лозен, она каждый раз ему отвечала:
— Как было бы хорошо, если бы вы вообще никогда не приходили сюда!
— Но поверь мне, — спешил пояснить он, — здесь мои дни наполнены и осмысленны.
— Да, — усмехалась она, — все равно, где бы вы ни находились, кто-нибудь тревожился бы из-за тебя…
После этих намеков его радость омрачалась навязчивым беспокойством. И если перед другими ему удавалось скрыть это, то обмануть себя он не мог. Ведь в течение нескольких лет, за исключением редких случаев, он не снимал военной формы. Не успел он этой зимой демобилизоваться с турецкой границы, как весной его опять призвали. Любой честный человек не был бы польщен, попав в роту поручика Игнатова, потому что своим поведением тот вселял только страх и не мог пробудить чувства уважения к себе. В душе Слановского не было даже намека на авантюристическую жилку или, например, на рабское, угодническое преклонение перед сильными. Его связь с жизнью была достаточно крепкой и земной, чтобы не верить ни Игнатову, ни Додеву, стремящимся суровыми и жесткими мерами испугать народ.
Но когда его охватывало тревожное беспокойство, он чувствовал, что бессилен проникнуть в тайну девушки. Тогда ему казалось, что ее голубые глаза, ясные и улыбающиеся, восторженные и правдивые, удаляются от него, скрываются за какой-то непроницаемой пеленой. В такие минуты он еще более сильно и страстно любил ее.