Впрочем, пока инспектор шагал по узким грязным улочкам в направлении Тортес-лейн, ему в голову пришла другая идея: что, если эта Кларабелла Мейпс занимается абортами и Сибилла достала ее адрес для Тэсси, и тогда то, что видела той ночью Шарлотта, — это последствия наспех сделанной операции? То, что она по ошибке приняла за выражение блаженства, на самом деле было гримасой боли, к которой примешивалась горьковатая радость по поводу того, что самое страшное позади: она снова дома, и про ее позор никто не узнает.
Мысль эта была ему неприятна, и он всей душой надеялся, что на самом деле все не так. Увы, Томас слишком хорошо знал все слабости человеческой натуры, чтобы совершенно вычеркнуть такую вероятность.
Второй возможный ответ проистекал из романа Джорджа и Сибиллы. Несмотря на утверждения Юстаса, что, пока ему не стало известно про ребенка, Уильям хотел развестись с Сибиллой. Поэтому он вполне мог выступить в роли оскорбленного мужа. Но нет, Питту с трудом верилось, что такой человек, как Уильям, был способен убить своего нерожденного младенца, пусть даже пребывая в ярости по поводу неверности жены. С другой стороны, ему, Питту, не известно, насколько испортились отношения между супругами. Вдруг им двигало самое примитивное тщеславие и глупое желание доказать свою власть? А если это был ребенок Юстаса, а отнюдь не Уильяма? Что тогда?
Впрочем, нет: будь это так и знай об этом Уильям, он скорее убил бы собственного отца, а не Джорджа. Более того, считал бы, что совершил правое дело. И, наверное, нашлось бы немало тех, кто — независимо от того, что говорило бы по этому поводу общество, — в душе согласились бы с ним.
И еще, известие о беременности предшествовало появлению в доме Джорджа, что полностью обеляло его в глазах окружающих.
Оставались Эмили и Джек Рэдли. Эти двое могли действовать как сообща, так и поодиночке, движимые не то любовью, не то алчностью, не то тем и другим. Что касается Эмили, то Питт отказывался рассматривать ее в качестве возможной подозреваемой — по крайней мере, откладывал ее кандидатуру на крайний случай, когда у него не будет иного выхода. И если это произойдет, видит Бог, пусть Шарлотта узнает обо всем сама, лишь бы только не ему сообщать ей дурное известие.
Питт завернул за последний угол и оказался на Тортес-лейн. Это была убогая, узкая улочка, как и все другие в этой части Лондона, узнать которую мог только тот, кто чувствовал себя в этом лабиринте грязных, вонючих закоулков как дома. Тот, кто умел читать его запахи, кто едва ли не кожей ощущал родственную связь с его нависшими над мостовой верхними этажами и скошенными крышами. Напротив дома номер три на грязной мостовой играли двое детей четырех или пяти лет. Заметив Питта, они на миг прекратили свое занятие и внимательно посмотрели на него. До этого они начертили вокруг десяти булыжников ряд клеток и теперь бросали камешки, пытаясь попасть в нужную им клетку. Если это им удавалось, то они принимались скакать по остальным клеткам, исполняя некое подобие танца, после чего, стоя на одной ноге, грациозно нагибались и поднимали брошенный камешек. После чего игра повторялась сначала.
— Вы знаете леди; что живет в этом доме? — Питт указал на дверь с номером три.
Дети растерянно уставились на него.
— Это которую? — спросил ребенок постарше.
— А разве их много?
— Еще сколько!
— Вы знаете миссис Мейпс?
— Миссис Мейпс? — ребенок на мгновенье задумался. — Конечно, знаем!
— Вы тоже здесь живете?
Признаться честно, Томас сам был слегка растерян. Он уже решил для себя, что Кларабелла Мейпс занимается подпольными абортами, и дети никак не укладывались в его гипотезу.
— Да, — ответил ребенок, что постарше. А вот младший, заметил Питт, испуганно дергал того за рукав. Томасу же не хотелось, чтобы малышам потом влетело за те скудные крохи сведений, которые он узнал от них.
— Спасибо, — улыбнулся он, и, потрепав малыша по спутанным волосам, шагнул к двери.
Опасаясь, что громкий, настойчивый стук спугнет обитателей дома, которые решат, что к ним явилась полиция, и предпочтут не открывать ему дверь, а даже если откроют, то вряд ли захотят разговаривать, инспектор постучал легонько, деликатно. Спустя несколько секунд ему открыла худенькая девчушка, которой на вид можно было дать от двенадцати до двадцати. На ней были коричневое платье, которое было явно ей велико и потому слегка ушито в боках, чепец, под который была засунута половина ее волос, и большой фартук. Руки ее были мокры, а в одной она держала кухонный нож. Судя по всему, стук Питта застал ее за работой.