Я не могу ответить, потому что он целует меня так, как это делает только он. От его прикосновений снова плавление в легких, я обнимаю обеими руками и прижимаю крепко, насколько могу, но так, чтобы не причинить боли, хотя хочется еще сильнее, грубее, жестче. И я знаю, что могу делать с ним все, что хочу — он не откажет, никогда не отказывал. Но сейчас даю ему право руководить, пусть сам покажет, чего хочет, пусть…
Он забирается сверху, садится, не отрывая губ от моих. Наши эрекции уже слишком ощутимы, и мне приятно чувствовать его твердый член на своем животе.
— Я всегда с тобой буду, что бы ни случилось. Ты же знаешь?.. Я всегда буду рядом, — он уже слишком сильно хочет, толкается в мой кулак, и я чувствую, как его головка в моей руке становится влажной.
Это заводит слишком, но я снова сдерживаюсь — спешить нам некуда, да и секса не было уже несколько дней. Из-за стресса он ко мне не лез, и я был благодарен, а сейчас как блок в голове спал. Это утро и солнце на его коже, голос и нужные слова… Я чувствую, что все скоро встанет на свои места во всех смыслах.
Он тоже торопиться не собирается. Губами скользит от шеи все ниже, грудь, потом живот… Светлая макушка скрывается под простыней, вижу лишь его тонкие пальцы на своем животе, он гладит меня, слегка впиваясь ногтями в кожу, и контрастные ощущения от его руки смываются накатившим возбуждением от ощущения его дыхания на головке… Но нет — он не берет в рот. Медлит. Целует лобок, сжимая мои яйца другой рукой. Теперь его рот исследует и их. Горячий… жадный, но осторожный. Он облизывает член по всей длине и, наконец, берет… Не резко, но чувственно, с каждым разом немного глубже, я знаю его технику, и не ошибаюсь — поиграв еще немного, привыкнув к ощущениям, он глотает. Глаза закрываются, когда я подаюсь бедрами навстречу фрикциям. Сосать он умеет, но намного важнее то, что он это любит. И я сдерживаюсь, но как-то все сложнее становится контролировать себя, я в секунде от того, чтобы не начать долбить его в глотку. Но срываюсь. Сгибая ноги в коленях, сажусь, и, сжимая пальцы на его шее, не даю отстраниться, а сам толкаюсь.
Останавливаюсь тогда только, когда чувствую, что его ногти впиваются мне в бедра на полном серьезе, и разжимаю пальцы. Он смотрит на меня влажными глазами: по щекам слезы, блестящие, раскрасневшиеся губы, он вытирает обратной стороной ладони мокрый от слюны подбородок и улыбается. А я…
— Иди сюда, — я больше не могу, забираю обратно инициативу, хватит с него и дозволенного.
Его нога на моем плече, другая упирается в грудь, узкие бедра разведены несильно, но и так вполне достаточно, чтобы… Горячее тело принимает охотно, призывно раскрываясь на каждое движение внутри. Когда он принимает полностью, я уже готов кончить, но волшебным образом получается отсрочить разрядку. Ему бы не понравилось такое быстрое завершение, а я хочу, чтобы ему нравилось… чтобы он удовлетворился полностью. Люблю смотреть на плотно прикрытые веки и болезненно сведенные брови, нравится, как меняются его черты, когда он уже близок, нравится, как неуловимо для себя он бегло облизывает губы в процессе. Когда особенно хорошо, он может прикусывать кожу на своих предплечьях, так же как и целовать их, если мои вне зоны досягаемости. Но я всегда стараюсь подставить под его губы свое тело, потому что люблю, когда он кусается — неосознанно больно впивается, а потом, едва придя в себя, зацеловывает свои укусы на моих плечах, руках, иногда спине. Я в долгу, конечно, не остаюсь. В отличие от многих он не прячет засосы под высокими воротниками, он любит демонстрировать мои художества на своем теле, ему нравится осознавать себя принадлежащим, связанным, несвободным и нравится ловить на себе осуждающе-заинтересованные взгляды, он любит провоцировать — такой уж он, мой Поль.
Пот струится от висков ниже, я чувствую мокрые капли на лице, дышать уже нечем, но когда я слышу его предоргазменные стоны, то лишь ускоряюсь — хочу, чтобы у него искры из глаз сыпались, хочу… хочу…
— Люби меня одного. Больше никто, никогда между нами, обещай.
— Обещаю.
Он вздрагивает подо мной, рваное дыхание опаляет кожу. Шепчет признания, как всегда, срываясь едва ли не в истерику, влажным голосом что-то вымаливая. Я лишь прижимаю сильнее, и отвечаю, как всегда, лаконично на все его откровения:
— Люблю тебя, — что еще можно сейчас сказать? Разумеется только правду.
========== Часть 28 ==========
Каникулы шли своим чередом, и за долгое время я мог сказать, что действительно испытываю чувство покоя — настоящего, безмятежного и расслабляющего. Мы провели тот новый год в Париже с его семьей. Его родители встретили нас в своем доме, в котором мы и остались, съехав из гостиницы. Они давно вернулись во Францию, и Поль не видел их более шести лет.
Здесь все было иначе. Поль преображался день ото дня: светился, как елочная игрушка, даже кожа, и цвет глаз стал насыщеннее. Куда-то делись его болезненная бледность, тревожность и потерянный взгляд. Родные стены, родной воздух явно сказывались на нем благотворно, и таким нормальным, даже одухотворенным я не видел его никогда за все время жизни в Москве.
Но в итоге его возвращение на родину предков стало для меня приговором.
Отец информировал через день, держа в курсе расследования смерти Глеба. Каникулы в универе заканчивались, и нужно было возвращаться на сессию. Четвертый год обучения на лечфаке подразумевал много головной боли в плане обучения, но настоящие мои проблемы были далеки от студенческих будней. Честно сказать, происходящее было для меня вообще за гранью понимания. Обеспокоенность отца событиями в Москве не давала расслабиться и погрузиться в Новогоднюю атмосферу приютившего нас дома, да и города в целом. День проходил за ненужной мне суетой, и только радость на его лице заставляла душу понемногу оттаивать. Ночи приносили долгожданный покой и расслабление, и забвение от нашего «счастья» длилось ровно до очередного звонка из Москвы. Голос отца возвращал с небес на землю, заставляя снова вспомнить, что по моей вине погиб человек, и в какие проблемы я оказался втянут по вине Поля. Отец ненавидел его всем сердцем, считал едва ли ни монстром, а наши отношения — блажью. Изменилось лишь то, что он перестал пытаться «вправить мне мозги», нелицеприятно обличая поведение моего парня, которое привело ко всему этому. Но его улыбка, влюбленный взгляд, счастливый голос были живым доказательством правильности каждого принятого мною решения. Я всегда мечтал видеть его таким обычным, нормальным, счастливым, без этой вечной вины и боли в глазах. И здесь я видел то, что хотел — Поль обрел счастье, долгожданная гармония поселились в его душе.
В последний разговор отец сказал, что все улеглось: личность последнего человека, видевшего Глеба живым, так и не установили, как не вышли на автомобиль и тем более ствол. Отец сказал, что фоторобот, сделанный очевидцами конфликта, далёк от моего портрета, так что можно благополучно забыть о случившемся и возвращаться, без подозрений приступив к учебе.
Было решено мне лететь одному. Мы пришли к выводу, что Полю в Москве пока появляться не безопасно из-за круга лиц, ведающих об истинных отношениях Поля с его бывшим, ныне погибшим продюсером, и чтобы не быть втянутым в эту историю, лучше еще немного выждать, пока шумиха вокруг дела не уляжется полностью.
Я видел, как Полю тяжело меня отпускать, хотя и из Парижа ему улетать не особо хотелось. Мы решили, что он вернется к окончанию моих экзаменов: я подготовлюсь в спокойной обстановке, ни на что не отвлекаясь, а Поль больше времени проведет с родными.