Идея отличная только на первый взгляд.
Спустя две недели после успешно сданной сессии, он, наконец, признался, почему именно тянет с возвращением.
— Отец предложил мне поступить в «Парижскую консерваторию музыки»… — стало ответом на мой вопрос: «Что, твою мать, происходит?».
Я извелся, не видел его больше трех недель, только в «скайпе», и считал дни до возвращения домой.
— И что ты ответил?
— Пока ничего. Но я хочу чем-то заниматься, понимаешь? Ты — будущий врач, а кто я? Несостоявшийся солист какой-то группы. Я даже музыкалку не закончил, и журфак бросил.
— Почему тогда думаешь, что осилишь консерваторию? — я был зол, очень зол. Слышать все это было невыносимо. Он не ответил.
— Прости.
— Ничего, я понимаю.
— В Москве тоже есть консерватории, да и в Питере, кажется…
— В Питере?
— Все же ближе Франции.
— У отца хорошие связи в Париже, меня могут взять в середине года на второй курс.
— Это очень… хорошо для тебя. Что я должен сказать? Я не люблю лицемерить, ты знаешь.
— Я смогу приезжать на каникулы и праздники, или ты сможешь. Я люблю тебя, и между нами ничего не изменится.
— Изменится.
— Ты не доверяешь мне.
— Не в этом дело, точнее, не только в этом. Я не верю в отношения на расстоянии.
— Мы жили на расстоянии три года, но любить друг друга не перестали, и мы снова вместе, мне никто не нужен кроме тебя, и никогда не был нужен. Я просто… Я хочу что-то делать, заниматься чем-то важным. А музыка — единственное, чем я действительно хочу заниматься, такое образование на дороге не валяется. Это шанс для меня.
— Да… Но… Это неожиданно…
— Я сделаю так, как ты скажешь. Просто озвучь решение. Я завтра же прилечу в Москву, если ты захочешь.
— Мне трудно сейчас что-либо решить, нужно подумать. Я позвоню сам на неделе. Не нужно… Пока не нужно тебе прилетать. Я позвоню.
— Я люблю тебя и скучаю.
— Я тоже, — я не верил его словам, ни единому из всех признаний.
Все снова рушилось, не успев выстроиться во что-то конкретное. Похоже, так с нами будет всегда. Сколько еще я должен пройти, чтобы иметь право назвать его «своим»?
***
Я отпустил его. Ломая себя, но отпустил. Он хотел этого, решил учиться, ну, я и поддержал его стремление стать лучше, совершенно точно понимая, что для нас это будет самым настоящим концом. Сколько еще любовников заведет он себе там, между нашим короткими, урывистыми встречами по праздникам? Сколько будет у него постоянных и не очень партнеров?
Смешно. Я сам всегда говорил, что он должен вернуться в Париж, что там его место, и только там он будет по-настоящему счастлив. Вот и договорился, идиот, на свою голову. Сам отвез, сам оставил, сам отпустил…
«А я хочу себе простого…»
========== Часть 29 ==========
Последний раз он прилетал на Новый год. Погостил десять дней и умчался. У меня началась сессия, пятый курс — я почти что врач, и цель близка, только вот ничего не нужно, когда его нет в зоне моей досягаемости.
Я не менял постельное, наверное, месяц, спал на подушке, пропитанной запахом его волос. Это сложно, я не думал, что так будет. Чертова весна только травит своим солнцем и видом пробивающейся жизнерадостно-зеленой травы. Чужой смех бесит, бесят веселые лица и шутки однокурсников до нервоза какого-то истерического, будто жизнь не для меня больше, будто я остался за бортом счастливой повседневности.
Выручает только алкоголь, к нему меня теперь уже даже тянет. Глушу больные мозги коньяком после смены, и приходит долгожданное забытьё. Отец сказал, чтоб брал себя в руки, даже, скорее, приказал, по крайней мере, пытался сделать властное внушение, а я чё-то забил, повесил трубку и продолжил бухать в баре с новоиспеченным напарником по бригаде на скорой. Я ведь теперь фельдшер — повышение ничё не скажешь, прям карьерный рост.
Он выглядит хорошо, сука, как же хорошо он выглядел в нашу последнюю встречу: повзрослел, лощеный такой иностранец в шарфе синем, волосы эти его осветленные меж моих пальцев… До сих пор чувствую их, линии на ладонях — красивые такие, тонкие… Он голодный был, несдержанный, может, и правда, ни с кем не спит больше? Горячий, соскучившийся, и целовал так, будто никогда уже не бросит.
Да, бросил — именно так я это чувствую. Бросил меня здесь, оставил, как вещь ненужную. Каждый звонок его, каждое слово режет, будто лезвие кожу.
Слух у него идеальный — все хвалят, и друзей много, в оркестре играет, на трубе, может, у кого еще подыгрывает, только ведь не признается, сука.
Не могу так, лучше пусть вообще не приезжает, лучше стабильное «ничего», к которому постепенно привыкаешь, чем эти взрывы его появлений, отходняк после истерик в такси (его конечно истерик, я же все в себе перебаливаю), депрессуха последующая. Без него, вне его, но еще долго потом во всех этих ощущениях от встречи, в воспоминаниях… Фантомные боли его присутствия. Невыносимые боли.
А проводы одни в аэропорту чего стоят. Вести на посадку до стойки регистрации этой сраной. А потом целоваться, как больным, игнорируя возмущенно-насмешливые взгляды, тыканье пальцев. И злиться так, что перестрелять их хочется, — это я умею, но лучше себя, наверное. Возвращаться обратно, уже без него. Дома постель наша — разобранная — простыни тепло его помнят и запах острый еще, потом с неделями слабеет, но я все равно его улавливаю… Снова на полгода один, только звонки его ежедневные и секс по скайпу не спасающий, а доводящий до полного безумия: видеть, но ни прикоснуться, ни дотронуться, ни вдохнуть даже. Хоть и распыляю его воду туалетную по комнате, но все равно не то — на его коже этот запах совершенно иначе чувствуется. Родной мой…
Так и до дурдома недолго, а мне туда не надо. Плавали — знаем, на четвертом еще цикл психиатрии закончился.
Я не выдерживаю, знаю, но как иначе?
***
Музыка долбит в уши, очнулся в туалете каком-то: за загривок парня держу, рукой член его через джинсы сжимаю. Пятерня в волосах светлых тонет — оттенок точно его, или это освещение со мной играет. Запах только другой — резкий и насыщенный, а мне тот нужен — чистый и ненавязчивый… близкий.
Дверь настежь, вынесло оттуда, только парень что-то в спину мне растерянно спрашивал. Я даже не понял. Слезы глаза застилают. Никотин чертов легкие травит, легче даже на йоту не стало. И такси ловить не хочу, сейчас лучше пешком, если «лучше» вообще возможно.
Телефон звонит. «Поля моя» вызывает. Чувствует, сука, что я чудить начал, даже на расстоянии чувствует. Ненавижу гада.
— Что?
— Ты чего телефон не берешь?
— Не слышал.
— Понятно. Я тебе сказать хотел кое-что.
— Да срать мне, — слезы, сука, душат, в горле ком, и кажется, нервы мои пошли по пизде окончательно.
— Никит, что с тобой?
— Все нормально, только ты это… Не звони мне больше. Сможешь? Да, плевать, я просто брать не буду. Кончено всё, не могу я так больше. Прости.
Что он там ответил, я не слышал уже. Сейчас бы шагнуть прям на трассу, ведь мчатся они, как сумасшедшие мчатся… Или лучше под поезд, буду одним из тех придурков, кого с рельсов потом в метро соскребают, что людям все планы портит. Вагон станет, ветку закроют до обеда, пока меня отскребут. Только унизительно это как-то, не моё, что ли? Мне полет ближе: из окна или с крыши? А лучше синькой травануться, где б только паленой купить, нужно у дворника спросить или у сантехников в ЖЭО. Малолетки сейчас, интересно, еще бухают? Может, они знают, где дешевый алкоголь с рук толкают? Самогон с димедролом, как в нашу школьную пору. Или самому «коктейль» намутить дома? Не проснуться. А что, можно устроить — я же врач как-никак, только подумать надо, какие препараты с синькой наиболее всего несовместимы, не хочется потом на гемодиализе доживать, когда почки отвалятся…