Я знал, что первым он не заговорит.
— А ты? Ты вообще ко мне что-нибудь чувствовал? — собрав последние силы, спросил я.
— Многое, а потом ты ушел.
— Вставай, пошли. Нужно выбираться, пока совсем не стемнело.
— У меня нога болит. Когда падал, влетел в пень.
Закинув себе на плечо его руку, я подхватил его, и мы пошли. Поль легкий, даже очень, но из оврага все равно было сложно выбираться. Где-то минут через сорок мы были уже на трассе, вышли с другой стороны от гимназии. Поймали попутку. Поль хотел поехать домой, но я настоял на травмпункте и рентгене. В больницу за нами приехали родители. Долго врали, что и как произошло, Поль не сдал меня. Сказали, что бродячие собаки загнали нас в лес. Тупо, знаю, но прокатило.
========== Часть 2 ==========
Он не пришел сегодня в школу. Снова. Уже третий день я не вижу его. Это даже больнее, чем на него смотреть. Я не могу больше ждать, поэтому:
— Привет, это я, — звоню ему на большой перемене.
— Привет.
Говорить трудно, но нужно. Пытаюсь проглотить подкативший к горлу ком, не получается. Противно переступать через себя, но иначе никак не разрубить этот узел.
— Ты не ходишь на занятия.
— Простудился после полетов по грязным ямам.
Я виноват, виноват перед ним по жопу. И как вообще он со мной разговаривает? Зачем?
— Я хотел извиниться. Мне жаль, что…
— Да не хотел ты извиняться, не ври.
— В смысле?
— Говори, зачем звонишь. Хватит уже, давай будем честными, иначе смысл вообще во всем этом какой?
Его странное произношение больше не раздражает, а даже, наоборот, хочется молчать и слушать его голос.
— Поль…
— Что?
— Я не могу больше ждать, мне у тебя кое-что спросить нужно.
— Что ты хочешь знать?
— Ты просто скажи, как есть. Я не буду тебя доставать больше… — в глазах защипало, голос дрогнул, я палился, унижался, но иначе не получалось. Не было больше сил ждать личной встречи, чтобы узнать правду. Я боялся сдохнуть в неведении. — Я обещаю, что бы ты ни ответил, никто тебя больше не тронет, я обещаю… Только прошу, не ври мне. Ты все еще что-нибудь чувствуешь ко мне?
Молчание на том конце, как выстрел в висок, но я хватаюсь за жизнь изо всех сил и жду.
— Поль, я люблю тебя… Мне крышу от тебя снесло и уже давно, поэтому я так вел себя, понимаешь? Ты прости меня, ты прав во всем тогда был. Я идиот, Поль… Скажи, что я все еще нужен тебе.
— …
— Не молчи. Пожалуйста, Поль…
— Ты еще помнишь мой адрес? Приезжай.
***
Он сам открыл дверь. Хромая, опираясь лишь кончиками пальцев на левую ногу, отошел в сторону. Под фиксирующей повязкой было растяжение связок.
— Проходи.
Я пошел за ним по коридору, не сводя взгляда со светлых волос, по-девчоночьи затянутых на затылке, но длины для аккуратного пучка все же не хватало, поэтому выбившиеся из-под резинки пряди струились по тонкой, такой мальчишеской шее. Белая футболка с растянутым горлом, обрезанные до колен джинсы и этот пучок — все, что было на нем.
— Мам, это Никита.
Из гостиной рукой нам помахала женщина с волосами такого же цвета, как у Поля, высокая прическа, черное вечернее платье и украшения. А вот глаза ему достались от отца. Темноволосый, худой мужчина в костюме сидел на кресле и, закинув ногу на ногу, листал журнал.
Я поздоровался с его родителями.
Отец ответил на французском. Мама, стройная и летящая, подошла к нам.
— О, Никит, давно тебя не было видно. Милый, — обратилась она к сыну. — Лекарства у тебя на тумбочке, но не злоупотребляй обезболивающими. Я ничего не готовила, не успела, поэтому, если захочешь есть, закажи еду из ресторана. Мы будем поздно, жаль, ты не можешь пойти с нами, но хорошо, что ты пригласил Никиту, так мне будет спокойнее. Не скучайте.
— Жак, нам пора.
Жак ответил снова на французском, мне показалось, или он был слишком резок? Уводя меня в комнату, Поль перевел:
— Отец недоволен, что мама долго собиралась, обычная история, — махнул он рукой.
И этот жест показался мне слишком женственным, наверное, у него это тоже от матери.
Я смотрел на него. Смотрел долго. Я скучал, сильно, даже слишком. Протянув руку, стянул резинку с его волос. Расправил их по плечам, он мне позволял себя касаться так интимно после всего, что было, трогать лицо и шею.
Приложив палец к губам, он потянул меня за собой и, став коленями на кровать, коснулся шнурка на своих джинсах. Узелок поддался, ослабив пояс, и я увидел гладкую, как фарфор, бледную кожу на животе — плоском, твердом, с едва заметными светлыми волосками чуть ниже маленького, с наперсток, пупка. С опаской я посмотрел на открытую дверь его комнаты, потом перевел взгляд обратно на него. Сердце стучало в горле.
Он сел на колени, и уставившись на пряжку моего ремня, медленно провел по ней пальцами. Закусив губу, он расстегивал мои джинсы, и, откинув в сторону ремень, посмотрел на меня снизу вверх.
Я провел рукой по светлым волосам, снова и снова. Пряди — мягкие и тонкие - скользили меж пальцев. Всегда любил его волосы.
Он шепнул:
— Научи меня прощать.
Я наклонился, беря в ладони его узкое лицо, и уже коснулся губами его губ, но он вдруг отстранился.
— Только не кусайся, как обычно, — он осекся, но тут же исправился: — Как раньше, — имея в виду наш единственный раз.
Я улыбнулся.
— Не буду.
Тонкие руки обвили мою шею.
Холодные пальцы остудили кожу, он привлекал меня к себе все ближе. И я больше не смотрел на открытую дверь, только его глаза сейчас имели значение, глаза и прикосновения.
Он поцеловал мои пересохшие в мгновение губы, прикасаясь несмело и смело. Сердце замирало, я принимал его, привыкая к собственному новому «я». А потом услышал, как хлопнула входная дверь. До нас донесся щелчок замка. Квартира погрузилась в оглушающую тишину. Она обволокла нас, обезболила, поглотила.
Я сжал пальцами его горло и толкнул на кровать. Он лег смирно, покорно разведя подо мной ноги. В первый раз, на той вечеринке, мы были пьяными, но я до сих пор все отчетливо помнил. И сейчас я волновался еще сильнее, ведь никакие отговорки больше не прокатят. Мы оба осознаем, что происходит, и все происходящее — добровольно. «Но с нужным человеком все всегда получается», — успокаивал я себя. А Поль — он был нужен мне, он оказался тем самым.
Мои пальцы в его волосах, губы на губы, кожа к коже. Мы не знаем ничего, и одновременно все становится понятно. Тонкие дуги ребер, плоский живот, бедра, голени и стопы, он голый подо мной, и он — совершенство. Теперь я честно могу признать это, ведь от себя не убежишь. Ему уже есть восемнадцать, но на вид все еще пятнадцать, я знаю, он долго будет таким, и это понемногу меня убивает. Слишком больно обладать такой красотой, мне снова нечем дышать. С губ рвется безвольный стон, когда я вижу, как он поворачивается на живот. Уткнувшись лицом в подушку, трогает себя блестящими влажными пальцами. Раздвигает маленькие, круглые ягодицы, и я вижу узкий вход в его тело, он прикасается к нему, постанывая, и это выглядит очень развратно, но мне нравится происходящее все больше и больше. Сначала один, а потом и второй палец исчезают внутри, исчезают и появляются, появляются и исчезают. Убираю его руки, и на смену его пальцам приходят мои. Он лишь громче стонет в подушку, когда я растягиваю его, совершенно точно понимая, что у него я не первый. От этой мысли щемит сердце, а от созерцания его очевидной испорченности лишь крепче стоит.
Кто сделал это с тобой? Кто сделал тебя таким? Кто любил тебя? А возможно, любит до сих пор? И любишь ли ты его? Я ревную, это плохо для нас обоих, знаю. Но я понимаю, что, скорее, убью его, чем отдам кому-то, чем позволю кому-то касаться его так же.