Он не ответил, потому что нечего было на это сказать, или потому, что уже не слышал моих обвинений, поплыв окончательно, пока я расстегивал его джинсы.
— Снимай куртку. Давай, раздевайся.
На пол вслед за курткой отправились его свитер и футболка. За джинсы я взялся основательно — тугие голубые, драные на коленках «скинни» не хотели поддаваться, но получилось.
Не отрываясь от его губ, я выключил засвистевший чайник и, подхватив его под узкую задницу, поволок в комнату.
Решение затрахать до смерти, чтобы не смог ходить, не то что уж «летать», пришло из обозленного и обиженного на всех и вся подсознания.
Родное тело, которого я не касался уже более трех с половиной месяцев, сейчас плавилось в моих руках. Он поверх скомканной простыни стоит на коленях, лицом в подушку, и спускает до колен черные, атласные боксеры, обнажая свое «место имения». Волосы скрывают лицо, он дышит часто, сжимая в пальцах наволочку, пока, обезумев от его нахождения в моей постели, я вылизываю его поясницу, спускаясь все ниже. Ягодицы — прохладная, упругая кожа. Он всхлипывает и раскрывается, когда мой язык касается колечка мышц — обводит, толкается и снова обводит. Ногти вонзаются в мое плечо, когда я прохожусь по поджавшейся мошонке к его члену. Он каменный и сочится смазкой. Рукой обхватываю и опускаю от живота вниз, между ног, чтобы было удобнее еще и отсосать ему. Хочу заставить его передумать, хочу, чтобы остался со мной навсегда, поэтому выделываю своё лучшее, можно сказать, это показательное выступление.
Язык движется от твердой головки выше, по промежности к призывно раскрывающемуся входу. Поль что-то там пытается сказать, но каждая его попытка кончается влажным стоном. Иногда я различаю: «люблю», «да» и четко еще звучит моё имя, еще, конечно, фигурирует французский, до перевода которого, мне абсолютно нет сейчас дела.
По влажной коже палец проскальзывает внутрь — легко и свободно. Поль возбужден до предела, и приходится пережать основание члена, чтобы не кончил. Когда добавляю второй, он разводит ноги шире и, прогибаясь ниже, скользит грудью по простыне — похотливая… маленькая шлюха, но моя. Ягодицы призывно торчат, будто приглашая уже приступить к основной части.
Член входит с небольшим сопротивлением — все же бедра у него очень узкие. Горячие стенки соприкасаются с не менее горячей кожей, и от мысли, что я, наконец, в нем, меркнет свет. Красно-фиолетовые вспышки за закрытыми веками — единственное, что я способен сейчас видеть. Его слабый голос снизу, он опускается на кровать полностью, больше не в силах стоять, и, устраиваясь между его разведенных ног, я отпускаю себя, давая выход скопившейся злости, боли.
Поль держался молодцом. После третьего захода пришлось стимулировать его руками, он не мог кончить, а я, наоборот, не мог не кончать.
Мир помутился, сошел с орбиты, один лишь вид его, обнаженного, в моей постели доводил до исступления. Радость внезапной встречи, эйфория от его близости, кайф от секса, но чем осознаннее счастье, тем страшнее мысль о его закономерном завершении. Время стремится к нулю, истекает, обрекая на новые пытки, а мне только и остается, что прижимать его сильнее, шепча, как мантру, вымученное «люблю», и верить, что завтра не наступит никогда.
========== P.S.: ==========
— Мы можем заключить брак во Франции, — сказал он, как бы, между прочим.
— Ты делаешь мне предложение?
Он смутился — так в его духе.
— Да. Делаю.
— Я согласен, но я не смогу жить во Франции. Я там никто.
— Мы можем пожениться там просто для себя. А жить здесь.
— Ты вернешься сюда еще не скоро, не дразни меня.
— Я не уеду больше от тебя.
Руки сильнее перехватили его плечи. Борясь с наворачивающимися слезами, я попытался сказать, но вышло совсем не с первого раза:
— Не нужно. Доучись там. Тебе всего два года осталось. Я выдержу. Дождусь…
— Тут дело даже не в тебе — я не выдержу.
— Поль, ты долго к этому шел. Вернешься сюда, все бросишь, а дальше что? Будешь винить меня, что зарубил тебе карьеру. И себя будешь винить. Тебе там хорошо, я же знаю. Там ты совсем другой — светишься изнутри, я видел.
— Без тебя не свечусь, не заблуждайся. Я просто хотел, чтобы ты мною гордился. Хотел доказать, что способен на что-то большее.
— И ты доказал. Только не надо бросать. Иди до конца, себе докажи.
— Я не буду бросать. Я перевожусь в Москву, в консерваторию, на то же отделение. Отец договорился, наконец, да и место появилось. Я изначально хотел…
— Почему ты не сказал раньше? — новость шокировала не меньше, чем когда он сообщил, что остается в Париже.
— Не хотел заранее тебя морочить — вдруг что-нибудь пошло бы не так, а ты бы ждал, надеялся, я бы себе этого не простил.
Ошарашенный, я сел в кровати:
— Так нельзя, Поль, нужно было сказать. Я так… Мне… Здесь… Без тебя, без надежды.
— Я знаю. Но я хотел, как лучше. Хотел сказать, когда уже наверняка будет перевод.
— А уже все решено окончательно?
— Да. Я с вещами вообще-то приехал. Только они в камере в аэропорту остались. Ты трубку не брал, я не знал, что делать. Звонил твоему отцу, он сказал, ты должен быть в городе, никуда не собирался. Я поехал сразу в институт… Искал тебя там, в расписании хрен разобрался. А когда нашел аудиторию, вы ушли уже. И я на улицу сразу. Ты мимо меня прошел, кстати. Я не понял, специально или нет. Я на лавке сидел, ждал, не знаю, чего, думал, что пропустил тебя. Никит, ну, ты чего? Я клянусь, я навсегда. Теперь окончательно, обещаю.
— Так не бывает. Так просто — раз и остался. Это развод какой-то, — я не мог успокоиться, слезы сами собой катились по лицу, каким же слабым я стал, а может, всегда таким был, просто умело шифровался? В любом случае, уже не важно. Он знает меня такого и принимает — это главное.
— Да, взял и остался. И не просто все это было, очень не просто, поверь. Но я не мог уже дольше. Не смотри так — больно, когда ты мне не веришь. Лучше иди ко мне.
Он обнял меня, притянул контуженого новостью. Я улыбался сквозь слезы, которые, казалось, никогда не закончатся. Внутри что-то лопнуло — больно и звонко. Становилось легче, я верил ему, но все-таки еще ждал подвоха.
— Теперь все будет хорошо. Слышишь? Все у нас получится, теперь я тебе это обещаю.
Казалось, мы поменялись ролями: твердый и уверенный в себе Поль успокаивал и вселял надежду в неуверенного абсолютно ни в чем меня.
— Ты так много сделал для меня, для нас. Я все помню, я знаю, как ты устал. Прости за то, что морозил с решением. Ты всегда меня прощаешь. Понимаешь и прощаешь, и все еще мне доверяешь. Но я оправдаю твои ожидания, ведь я все ради тебя делаю, хочу, чтобы ты мной гордился, чтобы любил еще сильнее. Мы будем счастливы, вот увидишь, теперь точно, как никто, никогда…
— Я уже…
— Счастлив?
— Да.
— От того, что я прилетел, — он шептал мне в макушку, осторожно касаясь волос губами.
Я чувствовал вибрацию его голоса, его мягкий тембр — это успокаивало.
— От того, что останешься.
— Останусь. Обещаю. Навсегда с тобой останусь.
— Я люблю тебя.
— И я очень. Всегда. Со школы еще.
— Школа… Не верится, что всё так долго, но ты всегда от меня ускользаешь.
— Закрой глаза, спи. Когда проснешься, я буду рядом.
Сон был крепким, и той ночью я не видел снов. Но утром Поль был в моей постели, и следующим тоже. Он остался, как обещал. Он вернулся домой, в наш с ним настоящий дом.