Кайф от секса с тобой помогает все преодолеть, ускользнуть от реальности, продлить эту ебаную жизнь. Он без боли существовать не может. Кайф от тебя не лайтовый, а скорее… сносящий — вышибающий мозги героиновый приход. Я питаюсь тобой, ты не знаешь, но я все еще зависим, питаюсь тобой — и все это мне нужно намного больше, чем ты думаешь, но я больше никогда не скажу об этом вслух. Ты наказан. Ты ответишь за всё.
Поль…
Я когда-нибудь все это обязательно закончу. Когда-нибудь точно. А сейчас просто дай мне. Дай мне услышать твои стоны… Просто… Поль… Впивайся в меня ногтями, кусай, кричи, пусть сердце твое стучит в моих руках. Отдай мне мгновения своей жизни, своей блядской, никчемной и грязной судьбы. Я высеку искры из твоей жалкой души, я высеку тебя за все, что ты сделал с нами.
Чистый, жидкий адреналин растекается по венам, когда я кончаю в тебя. Нет сил даже открыть глаза. Не сразу, но я все-таки делаю это, чтобы посмотреть на тебя, чтобы запечатлеть твоё лицо в своей памяти до нашей следующей встречи — влажные волосы, прядями прилипшие ко лбу, влажные губы… тонкие, изогнутые брови. Я сжимаю твой подбородок, когда твой рот приоткрывается, чтобы что-то сказать:
— Не надо, молчи. Не начинай.
Мой член все еще в тебе, я чувствую твое тело изнутри. Твой запах — горячечный, сладковато-горький, совершенно не мужской и в то же время совсем не женский. Твой запах въелся в кожу, въелся в мою плоть и душит.
— Не надо, не начинай. Просто молчи.
Пальцы накрывают твои губы, ты целуешь мою ладонь, лижешь ее, как собака, щенок, которого у меня никогда не было и уже не будет. Не даешь мне выйти из тебя, обнимаешь крепко, обхватываешь ногами. Я знаю, будет истерика, все повторится снова. Ты уже близок, твои глаза уже на мокром месте — влажные и блестящие, ты стал настоящей истеричкой, но ты сам во всем виноват.
— Не прогоняй.
— Хватит. Дай мне встать.
— Не прогоняй, — шепчешь снова.
И я уже понимаю, чем закончится весь этот разговор.
— Ты все знаешь, — я сажусь в кровати, все-таки найдя в себе силы от тебя отстраниться, и пытаюсь натянуть штаны.
— Никит…
— Ты все знаешь сам. Просто уходи. Или уйду я, а когда вернусь тебя здесь быть не должно.
Я не вижу тебя сейчас. Но знаю, что ты закрываешь лицо руками, ты дышишь тяжело и встревоженно, и в каждом твоем вздохе я слышу отголоски твоей боли. Теперь ты тоже знаешь, каково это, когда душа горит внутри, запертая в теле, будто в клетке, ключ от которой давно выброшен твоим надзирателем-садистом. Это пламя ничем не потушить, и само оно не гаснет, лишь притихает до тех пор, пока наши взгляды вновь не пересекутся, пока я снова не окажусь в тебе. Адские пляски на кострах. Я просто отдаю должок, это бумеранг.
— Ты не простишь? Никогда?
— Ты знаешь ответ.
Извращенное желание причинить тебе боль прорезается наружу, и я крушу твою душу каждым словом, твоей боли мне всегда мало.
— Ты мне не нужен больше. Раньше был, теперь нет. Все и так понятно. Верно? Все давно расставлено по полкам. Ты не нужен мне. Пойми уже это. Если больше не придешь, так даже лучше. Ничего не вернуть, ты все похерил сам.
Твои хриплые рыдания в подушку, я слышу их, и чтобы добить основательно, провожу рукой по твоим волосам:
— Успокойся. Будь взрослым, — наклоняюсь к твоему маленькому ушку и шепчу хрипло, чтобы ты почувствовал мою тревогу, чтобы стало лишь больнее.
А у самого от прикосновения сердце останавливается, будто мелкие нити током проникают под кожу. Я тоже завожусь — запах твоей кожи после секса всегда меня заводил — сладковато-горький, похожий на запах залежалой скошенной травы, запах полевых цветов после дождя. Терплю и медленно убираю руку.
— Уходи. Не люблю тебя больше. Не нужен.
========== Часть 5 ==========
Если бы я мог забыть. Я хотел забыть тебя. Но ты прибегал ко мне потрахаться строго раз в неделю. После секса долго молчал и смотрел на меня. Но я знал всегда, о чем ты думаешь. Каждый раз ты пытался понять, почему все так у нас: почему ты приходишь, почему я пускаю и, тем не менее, все еще не могу тебя простить? И я знал ответ на каждый твой немой вопрос, знал, но продолжал молчать. Знал, но вслух объяснять причины не было ни сил, ни желания.
Ты больше не пытался меня целовать, одевался, и просто уходил, если я не останавливал тебя для второй палки — иногда бывало слишком трудно тебя отпустить, особенно, когда шел дождь.
Бывало, когда я оставался один, все еще лежа на простынях, впитавших твой запах, я думал, что лучше бы мне сдохнуть, чем жить вот так. Да — сдохнуть, да — из-за тебя, из-за того, что случилось с нами. Но по объективным причинам я гнал эти мысли — все же жить с тобой хоть так мне казалось лучшим, чем быть совсем без тебя на том свете. Только вот я совсем не знал, что станет со мной, если через очередные семь-десять дней ты не объявишься на пороге моей квартиры поздним вечером. Что я буду делать, если ты не придешь и через две недели, а потом пройдет месяц… Год… Что мне останется, если мне совсем не останется тебя?
***
Мы расстались давно в общепринятом смысле. На самом деле мы не расставались никогда по-настоящему. Три года бесконечной ебли в прямом и переносном смысле, три года полнейшего бреда свободно-несвободных отношений.
Кто ты мне? Я не знаю. Кто я для тебя? Говоришь, что все еще любишь. Я не думаю, что ты вообще когда-либо меня любил. Либо у тебя просто превратное представление об этом чувстве. Любящие люди не делают и половины вещей, которые ты успел мне причинить за один долгий год наших уебанских отношений.
Ты изменил мне. Подло и банально. Это случилось на первом курсе моей учебы на лечфаке, в такой сложный год, когда меня выпирали из дома, когда родная мать орала, что ненавидит себя, потому что вырастила пидараса. Ты трахался с этим гондоном с моего факультета, с моим, блядь, вроде как, другом. Нет, ты не любил никогда ни меня, ни кого-либо другого, я предполагаю, что и себя ты вряд ли любишь — нельзя же так гробить собственную жизнь с юных лет. Нет, ты никогда не стремился облегчить мне существование, ты все только разрушал, ломал и танцевал на руинах. А теперь… Теперь ты прибегаешь ко мне потрахаться, смотришь голодными глазами, будто я единственный и неповторимый хуй в твоей жизни. Да и говоришь ты примерно то же самое, только в такие моменты я просто переворачиваю тебя на живот, не веря ни единому слову.
Мой друг был старше. Как оказалось, он утешал тебя после наших ссор. Подставлял ебучее дружеское плечо, а потом еще и член.
Твоё предательство до сих пор со мной. Я знаю себя, я не смогу простить, вот уже как три с половиной года не могу. Все, что касается тебя, для меня всегда было слишком болезненным, и с самого начала я знал, что, скорее, убью тебя, чем кому-то отдам. И я убил. Почти. Ты пролежал тогда в больнице около двух месяцев. Сломанный нос, переломанные ребра, пальцы… Зря ты во всем сознался, нужно было молчать или уходить. Но со мной нельзя так, нельзя сознаться в измене и надеяться на прощение.
Бедный… Ты долго пролежал в той больнице. Молчал, не сдал меня ментам, гордо храня истинные причины своих «неприятностей». Я не пришел к тебе ни разу. Я не смог бы на тебя смотреть, но и простить тебя это тоже не помогло, только на одного виновного стало больше. Конечно, я виню себя за это. Я никогда не был садистом, но с тобой пробирает на особенную жестокость. Блядь… Я чуть не убил тебя тогда…
А ты, как оказалось, действительно ненормальный. Объявился где-то недели через две после выписки. Пришел к моему универу и ждал после занятий. Мне тогда показалось, что я увидел призрак. Ты хотел вернуться ко мне. Придурок. Кто вообще возвращается после такого? Ты должен был избегать меня, сторониться, но нет — всё чего ты хотел, так это гребаного воссоединения. Посчитал, что теперь мы квиты и все позади. Черт, этот бумеранг до сих пор летает между нами. Кто кому больнее, злее, жестче. Кто кого в итоге сожрет, кто не выдержит и вскроется первым? В этом весь ты — необъяснимый, противоречивый и такой беззащитный в своем непонимании происходящего между нами. Словно Лилу из «Пятого элемента», ты до сих пор не знаешь, как строятся отношения между людьми на этой планете.