«Что ты делаешь, Клэр?» Голос Мамы. Я повернулась к ней и встала. Я выше нее, больше нее.
«Почему ты не сказала мне? Почему ты врала? Ты говорила, что его посадили за воровство. Ты говорила, что он не был плохим человеком; он просто сделал неправильный выбор. Ты говорила, что он не опасен.» Комната начала двигаться, закружился, но лицо Мамы было четким. Вены выступали под ее кожей, ярко синие, ледянее, чем свет в моих кошмарах. Ее челюсть начала дрожать.
«ТЫ» – ее голос стал громче и исказился – «любопытное, испорченное отродье. Думаешь, ты все знаешь? Думаешь, я тебе солгала? Откуда ТЕБЕ знать, что люди, которые обвинили его, не лгуны? Откуда ТЕБЕ знать что правда?»
«Они все не могут быть лгунами, Мам.» Злость проявилась в моих руках. Они сжались в кулаки. Мои ногти впились в мои ладони. «И ты это знаешь. Ты знала это. Ты знала, за что он был в тюрьме. Ты знала. И ты продолжала радоваться его возвращению в наш дом.» Я проговаривала каждое слово медленно, пытаясь сохранить спокойный голос, хотя все получилось очень дрожаще и хрипло. «Заходи. Укради у нас. Сломай пару окон. Вскрой пару замков, нюхни кокаина на раковине в ванной. Побей своего отца. Воткни вилку в руку своего брата.’» Мой голос сорвался на последних словах, моя злость усиливалась с волной огорчения.
«Он был хорошим братом для тебя,» моя мама огрызнулась в ответ. «Вспомни все письма. Вспомни каникулы и поездки на велосипеде, и плавание в озере. Вспомни, как он отпугивал детей, которые дразнили тебя. Ты многим обязана ему. Вспомни это, прежде чем начнешь обвинять меня в том, что я сделала что-то не так. Я ПОЗВОЛИЛА ему быть хорошим братом для тебя.»
«Нет. Мам. Ты не слышишь меня. Неважно, что он был добр ко мне. Он навредил другим людям. И ты знала, как он им вредил. Как могла ты, Мам? Как могла ты все так же позволять ему возвращаться домой, когда ты знала, на что он способен?» Я показала на экран компьютера. «Что на счет меня? Что на счет Питера? Что на счет каждого человека, который пострадал из-за Люка, потому что ты была слишком занята тем, чтобы оставить его на свободе? Кто защищал всех остальных, пока ты защищала его?» Слова выходили быстро. Я была скривлена и безобразна, чувствуя, как кожа вокруг моих глаз и рта опухала и краснела. Жирные, горячие слезы затуманили мой взгляд. Она покачала мне головой. Нет. Нет. Нет. Она должна была услышать меня. «Как много девушек было изнасиловано, потому что ты хотела, чтобы твой сын был дома?»
Она распадалась, конечность за конечностью. Я ринулась вперед, чтобы попытаться поймать ее, не дать ей упасть. Я была недостаточно быстрой. Ее тело с глухим звуком ударилось об пол, ее халат слился с ковром, ее лицо было закрыто пожилыми руками.
Она всхлипывала.
И я поняла: я никогда раньше не видела мою маму плачущей. Ни на похоронах. Но в больнице. Это вдруг пришло мне на ум.
Я не должна была обвинять ее. Я тоже хотела, чтобы Люк был дома. Но это было до того, как я узнала, на что он способен. И она тоже должна была это знать. В каком-то смысле, она должна была верить, что он невиновен. В каком-то смысле, она предпочла его над всем остальным, над всеми остальными. Скелет топнул ногой, Показывая на Маму, и поднял руки в воздух: Сделай что-нибудь, чтобы помочь Маме. Не оставляй ее так, плачущей.
«Мам,» сказала я мягко. «Мам. Ты не можешь изменить его. Неважно, как много раз ты позволяла ему вернуться домой. Ты не можешь изменить его.»
Я тоже не могла изменить его.
Мои кулаки были теперь мягкими раскрытыми ладонями. Они потянулись к спине Мамы.
«Давай же, Мам,» тихо сказала я. «Давай же. Я помогу тебе добраться до кровати. Мне жаль. Ладно?»
«Тебе должно быть жаль.» Ее лицо оторвалось от ее рук, вены были больше, ледяней, ее глаза были сильно впалыми под вздутыми веками. «Отойди от меня. Иди в кровать.»
Папа выгляну из-за двери ванной. Озадаченный и полуодетый, он, спотыкаясь, прошел через комнату и сжал Маму в своих руках, заслоняя ее от моих глаз. И глаз Питера. Не знаю, как долго Питер стоял в дверном проеме. Может все время. Он сделал несколько шагов мою сторону, его глаза были полны сострадания, волнения. Но я отвернулась и убежала. Он не пошел следом.
Закрыв настежь мою комнату, подперев под углом стулом дверную ручку, в надежде заблокировать ее, я лежала на спине на кровати, смотря на дверь. Скелет лег рядом со мной, потянувшись, чтобы взять меня за руку.
«Оставь меня в покое. Оставь меня в покое.» Я оттолкнула его. Натянула одеяло на голову.
Я искала доказательство. Я нашла его. Уже не возможно повернуть назад. Никак.
Когда заглянул солнечный свет, потанцевав мгновение на занавесках, прежде чем скользнуть на баклажанные стены, я проснулась. Щелк, щелк прощелкав действия и эмоции прошлой ночи. Мама не может изменить Люка. Сострадание не вылечит его. Люк несет ответственность за изменение своих поступков, чтобы изменить свой мир. Одинокий луч света упал на мою правую руку, и щекочущее тепло разбудило кожу. Люк несет ответственность за изменение своих поступков, чтобы изменить свой мир. Я несу ответственность за поступки, которые я совершаю, чтобы изменить мой мир.
Я быстро оделась, надела шапку на голову. Покинула дом, не сказав ни слова.
В магазине техники я взяла все необходимые мне вещи и привезла их. Подперла стулом дверную ручку, вновь заблокировав дверь.
Я отметила линию потолка и заклеила ее малярным скотчем. Окунула мои кисточки в ведро с грунтовкой, сперва покрасив в углах, затем прошлась по середине стен. Но белый был слишком стерильными, слишком чистым и холодным для моей комнаты.
Второй слой. Этот был светло-зеленый, цвет яблока. Солнечный свет ворвался через окно. Отражаясь и светлея, освежая и обновляя.
Я дрожала, совсем чуть-чуть, когда работа была закончена. Дрожала, потому что я не была уверена в том, что это означало. Я не была уверена, что скажет или сделает Мама. Я не была уверена, накажет ли она меня. Дрожала, потому что я удивила саму себя. Я была довольна собой.
Я не позволю больше солнечному свету высачиваться из моей жизни.
Глава 53:
Ясность
СЕЙЧАС
Я раздвинула мою мебель, поставив ее именно так, как мне хотелось. Широко открытое окно впускало в комнату слабый ветерок. Мне бы хотелось провести весь день в моей новой комнате, но запах краски бы слишком сильными, и было еще много времени, чтобы насладиться дневным светом.
По пути к выходу я остановилась у кучи почты на столе, неотсортированной, но с адресованным мне письмом на верху.
Тесненный конверт. Напечатанный номер Люка прям под его именем. Я была не уверена, хочу ли я прочитать его, но я засунула его себе в карман и направилась к двери.
Было легко найти дорогу, которую мне показал Люк в день, когда он вернулся домой прошлым летом; тяжелее было поверить, что это было не больше, чем год назад.
Я остановилась у куста, вынула банку водки. Осмотрела ее, чуть ли не задохнулась, понюхав ее, потом наклонила ее и наблюдала за тем, как вытекает каждая последняя капелька.
В конце дорожки я взглянула на долину, наслаждаясь видом медленно тающих снежных вершин вдали, улыбаясь в неверии водопадам, которые летом были всего лишь ручейками.
Я могла сжечь письмо. Засунуть его в один из Маминых яростных костров, не открыв его. Я могла кинуть его с этого обрыва и наблюдать за тем, как оно падает в воздухе, становясь все меньше и меньше, пока совершенно не исчезнет.
Скелет показал на письмо, которое было теперь в моих руках. Ему не терпелось прочитать его. Как и мне.
Но я пока не открывала его. Смотря на долину, на снежные вершины, соприкасающиеся с ярко-синим небом, сидя на камне, я чувствовала, что покой реален. Зачем читать это письмо? Чего я ищу? Объяснений. Извинений. Немного надежды, что он хороший Люк, а не плохой. Но достаточно ли объяснений или извинений, или капельки надежды, когда правда говорит мне, что его прошлое указывает на то, что он продолжит воровать, продолжит нападать?