Несколько слов об М. М. Кургатникове.
Он состоял в партбюро Института, исследования вел по биохимии бобовых, имел большой авторитет в коллективе и у руководства. Ему удалось очень быстро изменить мою ситуацию в лучшую сторону. Об этом свидетельствует хотя бы такой факт.
При жизни Вавилова в начале 1940 г. профессор Иванов рекомендовал направить меня по окончании аспирантуры в Институт Вернадского для работы по сравнительной биохимии водорослей и других низших растений в связи с биогеохимическими проблемами. После ареста Николая Ивановича меня «перераспределили» в Хибины — на Хибинскую опытную станцию ВИР. После смерти Николая Николаевича, т. е. при М. М. Кургатникове, снова произошло перераспределение — в Крымский институт виноделия «Магарач», где тогда работал бывший сотрудник лаборатории биохимии ВИР профессор Нилов Василий Иванович. Я уже начал (попутно с работой над диссертацией) обдумывать и ставить эксперименты по искусственному старению виноградных вин. Но на этом все и закончилось — началась война.
ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕД ВОЙНОЙ ПРАЗДНИК — 1-е МАЯ 1941 ГОДА
В ночь под праздник я дежурил по Институту — сидел у телефона в парткабинете, в комнатке на первом этаже главного здания. Окно выходило в сторону арки — ворот немецкого консульства. Над аркой, в красном круге, зловеще чернела фашистская свастика. Я видел, как из-под арки, с таким же черным пауком на капоте, выползал черный лимузин. Он устремился к трибуне у Зимнего Дворца для участия в праздничной демонстрации. Уже тогда от видения черного паука на красном фоне сердце сжалось в каком-то нехорошем предчувствии. Еще помню, что во время демонстрации вдруг пошел небольшой снежок.
Тогда все виделось по-другому. На Исаакиевской площади, выстланной булыжником (парка еще не было), против окон немецкого консульства мы, аспиранты, на уроках военной подготовки бойко маршировали, отрабатывая строевой шаг, командный голос и ружейные приемы с деревянными макетами — «винтовками». Потом, конечно, думалось, что немцы в это время тряслись за занавесками от страха (а может быть, от смеха?), увидев таких «воинов». Особенно теперь, после войны и военных испытаний, многое из этого прошлого кажется странным и даже смешным. Например, вспоминается из нашей «маршировки» такой эпизод: один из аспирантов никак не мог почему-то произнести команду «Стой!», а говорил: «Стоп!» Тогда мы хором добавляли: «Хиа», т. е. получалось по-английски: «Stop here» — «стой здесь». Хотя мы и находились на уроке «военной подготовки», в головах у нас были самые мирные мысли и объяснить оговорку этого аспиранта очень легко: из иностранных языков ведущим был английский. На этом шутки кончились.
Утром 21 июня я пришел в вировскую библиотеку. К столу библиотекаря стояла небольшая очередь, где последней с грудой книг была аспирантка профессора Иванова — Нина Якушкина. Она сообщила мне, что получила от отца (академика ВАСХНИЛ) просьбу — срочно рассчитаться с библиотекой, общежитием и т. д. и сегодня же ехать домой (в Москву). Это нас озадачило. Ответ получили на другой день. Утром 22 июня мы с аспирантом Николаем Скориком пошли в кино, чтобы потом поехать в Пушкин на свои опытные делянки. Перед началом сеанса в зрительном зале вдруг возник шумок. Сидевший рядом военный нам сообщает: «Ну, ребята, по радио только что сообщили, что Германия объявила нам войну!» Потом успокаивающе добавил: «Это ничего, мы им дадим жару!» А сердце от такого сообщения заныло и стало не до опытных делянок.
Наступила серьезная, тяжелая пора — Великая Отечественная война, и многие из нас стали настоящими воинами, защитниками нашей любимой Родины!
Ну а пока что все наши научные и житейские планы рушились.
Вскоре получаем известие о гибели М. М. Кургатникова: он был начальником санитарного поезда, который попал под бомбежку.
Было уже не до диссертации.
В БЛОКАДЕ
С началом Великой Отечественной войны исследования в институте прекратились. Аспиранты, ранее служившие в армии, были сразу же мобилизованы. Я вместе с оставшимися помогал готовить мировую коллекцию к эвакуации и участвовал в сооружении оборонительных рубежей Ленинграда. Первое время ночами по распоряжению райвоенкомата дежурили в парках — стерегли город от парашютистов-диверсантов. Запомнилось дежурство в одном из парков города. Для этого на двоих выдали одну малокалиберную винтовку. К счастью (наверное, только для нас), ни один диверсант нам не попался. Практически все лето 1941 года мы укрепляли дальние рубежи Ленинграда — под Лугой, Толмачевом, Кингисеппом, делали эти места танконепроходимыми — срезали берег реки Луги (на языке саперов — делали эскарпы), перекрывали протоки между озерами и болотами для заболачивания. Работали мы, естественно, под руководством саперов и вместе с солдатами морской пехоты. Почти все это время над нами пролетали и нередко бились в жестоких схватках наши и немецкие самолеты и слышалась сначала далекая, а затем и близкая артиллерийская канонада. Особенно сильной она была в начале сентября, когда мы находились в 15 километрах от Толмачево.