Единственное, о чем сейчас Леша сожалеет, так это о том, что до Рима была только одна пересадка. А то ведь была редкая возможность за один перелет ознакомиться с бытом тюрем ряда других стран Европы.
Элизбар Леванович Бузукашвили
(Из серии «Моя коллекция»)
Эмилько Бузукашвили грузинский еврей из хорошей семьи. Сам он, естественно, считал себя грузинским князем, но семитские черты «князя» были выражены так же явно, как следы от «мукузани» на его светлом пиджаке после очередной попойки в аспирантском общежитии. Папа – глава какого-то внешнеторгового объединения, мама из консерваторской семьи. В общем, наследственность хорошая. Несмотря на это, Эмилько был несколько быдловат. Это проявлялось не только в отношении к женщинам (что для грузина естественно), но и в отношении к коллегам по Институту. Обладая лексиконом и манерами базарного торговца мандаринами, кичился своим происхождением. Утверждал, что когда в Грузии уже жили люди, хохлы еще сидели на деревьях. Ради удовольствия общения с ним я прощал ему его высокомерие, так как в моей «коллекции» человеческих экземпляров он занимал не последнее место.
Папа обеспечил своему чаду более-менее «сносные» условия существования в аспирантуре. Купил ему новенькую «пятерку» (чтобы мальчик не давился в общественном транспорте) с японским магнитофоном (дело было в конце 70-х!), две английские дубленки (не говоря уже о кожаных пальто, куртках и прочих костюмах), снял квартиру в начале Брест-Литовского (80 р. в месяц!) и, кроме того, высылал ежемесячно ящик хорошего коньяка (чтобы Эмилько не пил всякую местную гадость!), 2 ящика вина (грузинского, естественно) и 200 рублей денег. На фоне наших 75 рублей стипендии все это выглядело просто фантастической роскошью.
К наукам Бузик, однако, оказался совершенно не способным. Туповатый по природе, он к тому же обладал естественной ленью восточного человека. Я помню, что в его аспирантских «опытах» обычно (по приказанию заведующей) принимали участие до половины сотрудников отдела. Все свои научные и житейские проблемы он решал при помощи материальных подношений. Говорят – у него был даже прямой выход на самого Згурского.
Однажды заведующая отделом попросила его определить содержание кальция в скорлупе яиц (он считался главным, после своего учителя Гордецкого, специалистом по минеральному обмену растений). Цифра, полученная Эмильком, вызвала большие сомнения даже у совершенно несведущих в минеральном обмене птиц ученых. Она составила 0,4%. Бузик ошибся примерно в 100 раз. После этого он потерял доверие руководства в научном плане. А после того, как он был пойман на махинациях с учетом спирта, Эмиль лишился доверия вообще! Кстати, проверки проводились нашей заведующей оригинальным образом – после работы из бутыли проверяемого втихаря (в его отсутствие, само собой) отливали 1–2 литра спирта. Если на следующий день аспирант или сотрудник не заявлял о пропаже, его уличали в нарушении учета и заносили в черный список. После этого за каждой порцией спирта вченый должен был обращаться к Никифоровне, унизительно доказывая необходимость каждого миллилитра для конкретного опыта. У меня, между прочим, учет спирта был налажен идеально. Помню, как-то мы получили свежую партию ректификата, и я 15 литров из 60 в тот же день пустил по «назначению», то есть налево. Утренний шмон на следующий день, естественно, выявил недостачу указанного объема, но к изумлению проверяющих, в моей тетради содержался подробнейший отчет о каждой израсходованной капле. Подозрения, и большие, конечно же, остались, но формально я оказался перед законом чист. Именно поэтому тезис – «Лучше не сделать, чем не записать» я поставил в системе моих принципов (см. ниже) на почетное второе место.