Не договорив, он лишь махнул рукой и замолчал. Бросив взгляд на стоящие в углу старинные резные часы в виде башни, отец Алекзонндер поднялся из-за стола.
– Мне придется вас оставить – время всенощной. Скоро полночь, а сегодня канун великого праздника, рождества пресвятой девы Марии.
– Простите, что задержала вас! – вскочив, принцесса низко поклонилась, и священник со вздохом положил ей руку на чело.
– Мир с тобой, дитя мое. Пусть господь укажет тебе спасительный путь в этой земле скорби.
Направившись к дверям, он оглянулся:
– Унгер-младший, ты не поможешь мне с кое-чем?
– Конечно! – Герт с готовностью подскочил и заторопился вслед за настоятелем. Гейрскёгуль спокойно допила свой бокал и неторопливо направилась за ними.
Оглянувшись на гулкий коридор, где еще не успели затихнуть тяжелые шаги настоятеля, Алиса почесала в затылке.
– Хмм. Что-то он совсем не похож на того работорговца, про которого рассказывал Герт.
– Какой, к черту работорговец?.. Он им как всеобщий дедушка, скорее, – фыркнул я, и рыжая подруга замахала руками:
– Ладно-ладно, не нравится работорговец, пусть будет купидон любви! Но ведь верно, а?.. Странный дяденька, мягко говоря.
– Вряд ли, Алиса, здесь смогли бы выжить «нестранные» люди, если говорить по-вашему, – печально заметила Грегорика. – Конечно, он необычный человек. Настоящий подвижник – как можно загнать его в какие-то рамки? И это даже не говоря о его поразительном музыкальном таланте... хотя я совершенно не поняла, что он имел в виду, говоря об осознавших свою неправоту и удалившихся разбойниках.
– Я тоже не понял, – сказал я. – Вряд ли те душегубы, с которыми мы имели дело, пересмотрели свои намерения под влиянием простой проповеди и призывов к их совести. Постараюсь завтра узнать побольше – возможно, Герт что-то выяснит.
Грегорика покачала головой и пригубила бокал с темно-красным вином. В свете электрической лампочки оно плеснулось густо и тяжело, и мне на мгновение показалось, словно она омочила губы в крови.
Повисло молчание, которое робко нарушила Весна:
– П-простите, я тоже отлучусь. Схожу к танку... проверю эфир, – и отличница мигом улетучилась.
– Мда, сегодня я впервые пожалел, что не относился серьезно к теории музыки, – заметил я, разлив остаток вина по бокалам. – Эта музыка по-настоящему потрясает, и хотелось бы узнать о ней побольше. Как по-вашему, это концерт или фуга?
Грегорика, естественно, заглотила наживку.
– Право же, вы удивляете, Золтан. Очевидно же, что мы имеем дело с симфонией – за ведущей партией так и слышатся смычковые и духовые. Трудно сказать, сколько в ней частей, но мы явно слышали кульминацию. Мне смутно почудились мотивы Бетховена, за которыми последовало что-то от Вагнера, но построение и обработка совершенно оригинальные. Конечно, господство мелодического начала, традиционное для 19 века, здесь уже во многом утрачено; тематизм в гораздо меньшей степени отождествляется с мелодическим содержанием – его вытесняли равноправие всех элементов музыкальной выразительности, как в эпоху Ренессанса, хотя и на основе иных принципов... что с вами, София? Неужели музыкальная тема вам так неприятна?..
Все взгляды скрестились на Софии, лицо которой исказила странная гримаса. Приложив ладонь к губам, она внезапно зажмурилась. На лбу трансильванки выступили мелкие капельки пота, а горло судорожно задергалось.
– Вам плохо? В чем дело?
Зеленовато-бледная инсургентка схватила стакан с водой и залпом осушила.
– Тошнит почему-то. И ваша музыка тут вовсе ни при чем, – наконец-то сумела выдавить она, снова потянувшись к кувшину.
– Зря ты так активно хрумкала солеными огурцами, – заметила Алиса, на что я нашел нужным тут же возразить:
– Отличные и вкусные огурцы, не надо грязи. Да и вообще, что от них может быть?
– Вообще никогда ничего подобного не ела, но тут вдруг захотелось, – переведя дыхание, проговорила трансильванка. – А все остальное почему-то в горло не лезет.
– Хо-о-о! Эта картинка мне что-то напоминает, – Алиса подняла палец и ехидно усмехнулась. – Уж не залетела ли ты, милая моя?
Хмыкнув в ответ на сомнительную шутку, я вдруг с удивлением заметил, что меня никто не поддержал. Да и усмешка, игравшая на губах рыжей нахалки, неожиданно пропала. Ее глаза, устремленные на сидящую напротив Софию, начали стремительно увеличиваться в размерах.
Та же, озабоченно нахмурившись, вдруг принялась загибать пальцы, проводя какие-то вычисления, а потом сердито врезала кулаком по столешнице: