Но существует ли такой метод хотя бы в сфере естественных наук и если да, то можно ли его перенести с той или иной адаптацией в гуманитарную сферу? Этот вопрос до сих пор оставался спорным. С одной стороны представители естественных наук, таких как, скажем, физика, способны, пусть не сразу, всем мировым сообществом принять некую гипотезу, как доказанную теорию, а остальные отбросить, что косвенно свидетельствует о наличии у них единого, принимаемого всеми метода обоснования. С другой стороны, естественные науки, включая ту же физику, время от времени меняют свои понятия и выводы (время абсолютное у Ньютона и относительное у Эйнштейна), что является аргументом в пользу того, что наука не обладает единым методом обоснования и ее понятия не привязаны к опыту. Поэтому философы и ученые естественники разбились на два лагеря: абсолютизирующих науку, либо
релятивизурующих ее. Естественно, разные философы абсолютизируют или релятивизируют науку в разной степени, в разных аспектах и с разной аргументацией.
Обобщенно позицию абсолютизаторов можно представить так: наука абсолютно отражает действительность и не меняет ни своих представлений, ни утверждений, ни обоснования этих утверждений, чем и отличается от не науки и в чем и состоит ее особый эпистемологический статус. Точнее, она до сих пор меняла и представления и выводы и их обоснование, но отныне, после того, как
она примет метод данного философа, она ничего уже больше менять не
будет. Методов предлагалось много разных, но в основном это были
попытки найти абсолютное начало познания. Декарт, Кант, Фихте,
Гусерль пытались найти его в виде абсолютно достоверных восприятий, для получения которых из субъективных человеческих у каждого был свой прием (например, у Канта через посредство "трансцендентального Я", у Гусерля через процедуры "эйдотической редукции" и "эпохэ"). И далее они полагали, что всю науку можно будет вывести из абсолютных восприятий, причем раз навсегда, без дальнейших изменений. Однако к выведению науки из абсолютных восприятий никто из них не приступил даже, т. к. все увязли в обосновании самих абсолютных восприятий, и сегодня этот путь, скажем так, уже не моден.
Другая разновидность искателей абсолютного начала познания пыталась
всю науку вывести из некой базовой теории, истинность которой (ее базовых положений) самоочевидна. Пеано пытался всю математику вывести из аксиоматически перестроенной арифметики. Рассел и Гильберт - то же самое, но из неких абсолютно тривиальных, очевидных и ниоткуда более не выводимых аксиом. Фреге, Рассел и прочие аналитики (они же логические позитивисты) пытались всю математику вывести из логики. Они же (включая Карнапа), отправляясь от того, что правила логики выражаются словами обычного языка, а последние неоднозначны, развили семантику и математическую логику в стремлении добиться однозначности слов языка. До выведения всей прочей науки из математики, точно так же, как в предыдущем случае, никто из них не дошел. Более того, один из самых рьяных и последовательных рыцарей абсолютизации науки на пути искания ее абсолютного начала в виде тривиальной системы аксиом, Рассел, вынужден был признать ошибочность этого пути [3].
Что касается релятивизаторов науки, то я ограничусь лишь их последней волной, построившей себе на неудачах предшествующей ей волны абсолютизаторов (Пеано, Фреге, Рассел, Карнап, Гильберт), и на противоречиях, изменчивости, наблюдаемых в процессе развития самой науки. Представители ее
разделяются на две категории, именуемые социальными (Куайн, Кун,
Файерабенд и т.д.) и когнитивными (Поппер, Лакатос, Лаудан и т.д.)
постпозитивистами. Социальные постпозитивисты занимают наиболее ортодоксально релятивистскую в отношении науки позицию. Так, например,
Файерабенд заявил, что выводы науки не более обоснованы, чем предсказания гадалки на кофейной гуще. [4]. Когнитивные постпозитивисты не столь ортодоксальны в этом отношении и некоторые из них, в частности Поппер, декларируют себя защитниками особого эпистемологического статуса науки. Но дело не в декларациях и самоопределениях, а в аргументации, она же объективно ставит Поппера и его ученика Лакатоса в число релятивизаторов. Так, Поппер полагает, что наука все же отличается от не науки (псевдонауки) тем, что ее гипотезы обязаны быть "фальсифицируемы". [5] Это, безусловно, верно и гипотезы типа: "море волнуется, потому что Нептун сердится", не проверяемые в принципе, не научны. Однако это нисколько не спасает особый эпистемологический статус науки, поскольку всегда и по любому поводу можно насочинять бесконечное количество гипотез, даже не претендующих на приближение к истине, но вполне "фальсифицируемых". Процедура выдвижения подобных гипотез с последующей их "фальсификацией" не ведет к истине и не может служить методом обоснования и, таким образом, критерий Поппера не отделяет науку от не науки.
Далее Поппер (за ним другие фоллибилисты) утверждает, что хоть наука
и не дает истины (принципально погрешима) и не дает обоснования
(надежного и неизменного) для своих теорий, но отличается от не науки
все же тем, что делает обоснованный выбор между теориями на предмет их большей близости к истине: "Я говорю о предпочтительности теории, имея в виду, что эта теория составляет большее приближение к истине и что у нас есть основания так считать или предполагать" [6].
Что касается этих самых оснований выбора, то вот что пишет по этому
поводу Лакатос:
"Попперианский критический фоллибелизм принимает бесконечный
регресс в доказательстве и определении со всей серьезностью, не питает
иллюзий относительно "остановки" этих регрессов... При таком подходе
основание знания отсутствует как вверху, так и внизу теории...
Попперианская теория может быть только предположительной... Мы
никогда не знаем, мы только догадываемся. Мы можем однако обращать наши догадки в объекты критики, критиковать и совершенствовать их... Неутомимый скептик, однако, снова спросит: "Откуда вы знаете, что вы
улучшаете свои догадки?" Но теперь ответ прост: "Я догадываюсь". Нет
ничего плохого в бесконечном регрессе догадок" [7].
То есть все основания предпочтительности одной теории перед другой оказались на поверку не более чем догадками. Что в этом плохого, думаю, не требует пояснений. Таким образом, существенно посодействовав релятивизации науки, фоллибилисты (когнитивные постпозитивисты) нисколько не защитили особый эпистемологический статус науки. А что касается наличия у науки единого метода обоснования, то Лакатос прямым текстом отрицал его, выдвинув свою теорию обосновательных слоев, меняющихся со сменой научной парадигмы. Таким образом, вопрос о наличии у науки единого и неизменяемого метода обоснования остается до сих пор открытым.
Автор показал, что наука (естественная), несмотря на то, что она меняет
понятия и выводы при смене одной фундаментальной теории на другую
(Ньютон – Эйнштейн) и даже обязана это делать в таких случаях, все же сохраняет при этом единый метод обосно вания [8,9]. При этом новые понятия относятся к одноименным предыдущим (относительное время Эйнштейна к абсолютному времени Ньютона и т.п.), как последовательные аппроксимации одной и той же онтологической сущности. Аналогичным образом относятся между собой и соответствующие выводы сменяющих друг друга фундаментальных теорий. С действительностью выводы теории, обоснованной по правилам единого метода обоснования, совпадают гарантировано, но лишь с заданной точностью и вероятностью и лишь при условии применения теории в области ее применимости. (У новой теории эта область шире, чем у предыдущей). Все это относится только к теориям, обоснованным по правилам единого метода обоснования. Если эти правила не выполняются, то никакой гарантии надежности выводов (предсказаний) такой теории ни в какой области мы дать не можем, даже если существующим на сегодня опытным данным она прекрасно соответствует.