С присущей Владимиру Александровичу добротой и заботой была подобрана вся нужная для работы литература, оставлены в полное распоряжение А. А. Баева домашний кабинет и домработница, которая его кормила, а сам Энгельгардт со всей семьей уехал в отпуск. Через месяц диссертация была «освежена» – учитель и ученик остались довольны!
А между тем 7 февраля 1947 года у нас появилась на свет дочка – Татьянка. Александр Александрович, очевидно, взвесив все сложности задуманного плана, учитывая появление двух маленьких детей, пишет В. А. Энгельгардту второе письмо с отказом: «Мне вряд ли стоит рисковать своим упроченным положением в Норильске. Мы получили хорошую двухкомнатную квартиру в новом доме, работа врача и рентгенолога дает мне полное удовлетворение, и я не уверен в своих силах и способностях плодотворно трудиться на ниве науки после столь долгого перерыва. Пусть все остается так, как уже сложилось. И вам, Владимир Александрович, не надо больше тратить силы и время на пустые хлопоты…»
Я не знаю, успел ли В. А. Энгельгардт получить это письмо и была ли его телеграмма ответом на него или это простое совпадение, но в ней было следующее: «Защита 6 июля 1947 г. [в] Институте им. Павлова. Все согласовано».
У В. А. Энгельгардта не было передышки в хлопотах о делах Александра Александровича. Обращение к Л. А. Орбели с просьбой провести защиту в его институте, подыскание оппонентов – согласились С. Е. Северин и Е. М. Крепе, обращение в НКВД СССР за разрешением Баеву работать в Ленинграде и одновременно переговоры с Панюковым, чтобы он отпустил его на две недели в Ленинград для защиты диссертации.
К хлопотам о разрешении Александру Александровичу работать в Ленинграде по доброй воле подключился и академик Л. А. Орбели, как он сказал, «для веса». Он обращался в НКВД два раза лично и три раза вместе с В. А. Энгельгардтом (один раз даже непосредственно к Берии). А Владимир Александрович с начала 1945 по 1947 год подал 18 ходатайств и просьб в различные инстанции (!!!), опасные и неприятные для него. Настойчивости, энергии и храбрости В. А. Энгельгардта можно только поражаться, особенно учитывая, что в это время он был очень занят, так как работал одновременно в Москве и Ленинграде. Но от НКВД пришел отказ. И тогда Владимир Александрович вспомнил о своей работе во время эвакуации на базе Академии наук во Фрунзе, где у него сложились дружеские отношения с руководством, и, заручившись поддержкой академика К. И. Скрябина, он едет во Фрунзе, организовывает там маленькую лабораторию с двумя сотрудницами и с вакантным местом для руководителя – А. А. Баева. Все было окончательно договорено!
От начальника Норильского комбината по согласованию с Москвой Александр Александрович получает разрешение на поездку на 10 дней в Ленинград для защиты диссертации…
Из Ленинграда Александр Александрович вернулся в угнетенном состоянии. Добился разрешения на отъезд из Норильска, чем доставил большое неудовольствие Панюкову, Родионову и вызвал огромное сожаление у тех, кто у него лечился. Через несколько дней он сказал мне, что мы должны уехать во Фрунзе с последним пароходом.
Я онемела…
«Раз я не смог отказаться от перспективы возврата к науке и ты меня поддержала, то теперь я, а следовательно, и ты обязаны оценить и отблагодарить Владимира Александровича Энгельгардта за его титанический труд в течение двух с половиной лет. Я своей самоотверженной работой должен доказать, что он не ошибся во мне. Кроме того, другой возможности вырваться из Норильска без такой большой поддержки, какую нам оказывает Владимир Александрович, у нас никогда не будет. Я понимаю, что для детей и тебя это очень тяжелая операция. Но пойми и меня! Я не могу отплатить Владимиру Александровичу Энгельгардту черной неблагодарностью за все, что он сделал для меня, а следовательно, и для нашей семьи. Я должен честно сказать тебе, что мне больно расстаться с мечтой о возвращении к исследовательской работе, к которой я предназначен самой природой… Не горюй, не тревожься! Я надеюсь, что все окончится благополучно!..»
Сыну 2 года и 2 месяца, дочке 7 месяцев – все бросить, лишиться крова, сменить в одночасье Заполярье на крайний юг, проделав при этом путь в 5 тысяч километров, и начинать все сначала. Боже! Дай здоровья детям и силы мне! Все это похоже на кошмарный сон… Вот она Судьба! Если бы я тогда знала, что это только начало горьких испытаний, могла ли бы я что-нибудь изменить? Нет! Любовь и горе на всех поровну!..
(Продолжение следует.)
Наука и жизнь в конце XIX века
На днях спущен был с Валькеровской верфи фирмы Армстронга в Англии большой пароход-ледокол, построенный по чертежам адмирала российского Императорского флота Макарова. Судно это является пионером так называемых морских ледоколов и, несомненно, возбудит сильный интерес, в особенности среди судовладельцев, купцов и прочих лиц, сфера деятельности коих имеет связь с водами, в настоящее время непроходимыми зимою вследствие льда. Применение крупных ледоколов ограничивалось до сих пор лишь деятельностью их на Великих озерах Канады, пока управление Сибирской железной дороги не заказало сильного судна подобного рода Ньюкестльской фирме. Это судно в настоящее время собирается на берегу Байкальского озера.
Адмиралу Макарову указано было на необходимость обратить внимание Российского Императорского правительства на результаты действия ледоколов на этих внутренних озерах и побудить его дать заказ на сооружение океанского судна, более крупного, тяжелого и сильного, нежели какой- либо из построенных до сих пор ледоколов. Невозможно предсказать, действительно ли исполнятся пламенные надежды самых горячих сторонников этого плана, однако несомненно, что деятельность судна затмит все доныне совершенное пароходами-ледоколами и превзойдет работу самых сильных американских ледоколов.
Спуск на воду совершен был в присутствии бесчисленной толпы зрителей. Судно спускалось с мостков без малейших приключений. Как только наступил момент движения судна, оно было названо именем «Ермак» госпожой Васильевой, женой капитана Васильева, командира нового судна.
Задача, возложенная на строителей, заключалась в том, чтобы составить проект судна такой формы и прочности, чтобы оно могло пробиться сквозь толстый слой льда с помощью машины в 10 000 сил, нисколько при этом не пострадав.
Конвоирование коммерческих пароходов составляет главнейшее назначение парохода-ледокола, почему и следует ожидать, что вскоре главнейшие торговые пути, ведущие в Балтийские порты, равно и берега Сибири будут открыты зимою и таким образом дадут заработок большому количеству населения.
«Наука и жизнь», 1899.
Ровно в полдень первого января 1899 года состоялось официальное открытие телефонного сообщения между Петербургом и Москвою. Переговорная станция находится на Б. Конюшенной, в том же доме, где Главная телефонная станция Общества Белля, но в отдельной квартире, с двумя будками для разговоров и с главным коммутатором, занимающим отдельную комнату. Здесь был отслужен молебен с водосвятием и провозглашением многолетий. На торжестве открытия присутствовали начальник Главного управления почт и телеграфов ген.-л. Н. И. Петров и его помощники, почт-директор Н. Ф. Чернявский, начальник Петербургского почтово-телеграфного округа П. И. Глаголев, строители телефонной линии и до 80 приглашенных лиц. По окончании молебна и окроплении квартиры святой водою ген. Н. И. Петров перерезал желтую ленту, которой был обвит главный коммутатор. В это время было подано шампанское. Но официальное провозглашение замедлилось на 2-3 минуты, так как по телефону было дано знать, что в Москве еще не кончился молебен.
Последовало соединение Петербургской станции с московским почт-директором, и первым поздравил по телефону Москву министр внутренних дел И. Н. Горемыкин.
После этого ген. Н. И. Петров поднял бокал за Его Величество Государя Императора, по Державной Воле которого свершилось телефонное сообщение между двумя центрами России. Тост этот был покрыт единодушным «ура».