Еще один способ обучения — это наблюдение за другими. Возможно, мы, как крысята, выясняем, какую пищу есть безопасно — а значит, от какой пищи мы должны получать удовольствие, — следя за тем, что нам дают родители, и за тем, что они едят сами. Родители живут в той же среде, что и дети, они любят своих детей и заботятся об их благополучии, так что это, кажется, совершенно надежный механизм обучения.
Однако, как ни странно, у людей не все так просто. Оказывается, между предпочтениями родителей и их маленьких детей связь очень слаба. Есть данные о более сильной связи у братьев и сестер, а также у супругов. Последнее особенно загадочно, ведь обычно вы не связаны генетически со своим супругом или супругой.
Это объяснимо, если всерьез считать, что кулинарные традиции являются элементом культуры, а их передача — отчасти ее трансляцией. Это не просто усвоение того, что питательно и неопасно для жизни: это механизм социализации. А социальное научение, как подчеркивали Джудит Харрис и другие психологи, происходит в ходе наблюдения за такими же, как вы. Вы не едите то же, что едят ваши родители, по той же причине, по которой вы не одеваетесь, как они, не ругаетесь, как они, и не слушаете ту же самую музыку. Это объясняет недостаток связи между детьми и родителями, а также тесную связь между братьями и сестрами, мужьями и женами.
У самых младших детей просто нет выбора, кроме как повторять за взрослыми. Но и младенцы достаточно умны, чтобы применять некоторую социальную логику. В ходе одного остроумного исследования годовалые американские дети наблюдали за тем, как два взрослых незнакомца ели некие блюда. Оба говорили с детьми: первый по-английски, второй по-французски. Когда детей попросили выбрать между этими блюдами, дети предпочли то, которое ел говоривший по-английски. Они стремились научиться у того, кто был больше на них похож.
Это отвратительно
Проблема с человеческой плотью не в том, что она объективно неприятна на вкус. Если вам нравится свинина, вам вполне по вкусу придется и человечина — если только вы не знаете, что едите именно ее. (Утверждается, что самое близкое к поеданию тела человека — это употребление фарша “Спам”.) И есть немало историй, загадок и притч, предполагающих, что можно обманом заставить есть человеческое мясо, да еще и с удовольствием: герой только потом узнает, что он ел.
Что же не так с человеческой плотью? То, как мы ее воспринимаем. Марвин Харрис отлично выразил эту мысль, говоря о насекомых: “Мы не едим их не потому, что они грязны и омерзительны. Скорее, они грязны и омерзительны, потому что мы их не едим”. Точно так же нас беспокоит в человеческой плоти именно то, что мы знаем, что это такое. Это омерзительно. И отвратительно.
Отвращение играет интересную роль в том, что нам нравится есть. Пищевая аверсия развилась как механизм избегания гнилой и загрязненной пищи, особенно гнилого мяса. Можно не любить, например, батат, яблочный пирог, лакрицу, пахлаву, изюм или цельнозерновые макароны, однако мясо — поедание собак, лошадей или крыс — обычно вызывает у нас более сильные чувства. Случаи резкого отторжения немясных продуктов подтверждают правило: обычно это нечто, происходящее от животных (сыр, молоко) или же напоминающее живых существ внешне или по составу (Розин отмечает, что моллюски, по мнению многих, напоминают гениталии).
Чарльз Дарвин выразил нашу реакцию на новый вид мяса с необычной откровенностью: “Примечательно, как легко и незамедлительно тошнота или рвота возникают у некоторых людей при самой мысли об употреблении любой необычной еды, например, мяса животного, которое обычно не едят — несмотря на то, что в этой еде нет ничего, побуждающего желудок отвергнуть ее”. Это, надо признать, радикальное высказывание. Дарвин либо преувеличивает, либо его современники-викторианцы были чрезвычайно чувствительными людьми — я не знаю никого, кого стошнило бы от одной мысли о поедании непривычного мяса. Впрочем, он прав: это довольно-таки отвратительно.