Мушкаев бросил свою старую трёхлинейку с исцарапанным прикладом, взял совсем новенькую, наверное, только со склада. Вытащил затвор, посмотрел ствол на свет — чистый. Видно, даже не успел выстрелить большевичок.
Дымников дымил папиросой и скептически наблюдал за происходящим.
— Главное, штык выбирай. Чтобы не завяз, как тогда.
— Там, Лео, был мороз, а здесь жара.
— Это от артобстрела жарко. И от радости, что наконец-то идём брать Екатеринодар. А то так страдали, так переживали, что не успеем.
Многие офицеры, пожевав хлеба с салом, лежали под соснами, отдыхая после марша, среди них и Савелов.
— Лучше бы не успели, — сказал он. — Так артиллерия и на большой войне не била.
— Ты один такой, — заметил Дымников. — Посмотри, как все рвутся в бой. Лежат — мучаются, с нетерпением ждут, когда их поднимут и поведут туда.
А там...
Дымится чёрная степь. Бледно в лучах солнца вспыхивают разрывы снарядов в фонтанах взлетающей земли. Такие же бледные языки пламени плещутся над предместьем, горящим вёрстах в двух-трёх от фермы.
— Там нас ждут, — сказал Дымников. — Слышал объяснения господина командира роты подполковника Плохинского? Попали в первую роту — всегда будем первыми. Видишь, за тем пожаром пустырь, за ним — вал и трёхэтажные дома? Это те самые артиллерийские казармы.
— Назар сам впереди пойдёт.
За полосой дыма и огня призрачным видением лежал серо-голубой город. Пустые улицы, золотистые купола церквей, спокойные дома, солнечные блестки окон. Только слева, у Черноморского вокзала что-то копошилось, возникало, исчезало, куда-то двигалось.
— Может быть, они отступают? — предположил Дымников. — Может быть, завтра будем гулять но главной улице? Не знаешь, как называется?
— Красная.
— Это плохо.
Многие смотрели отсюда на город. Что он сулит? Конец похода? Какой конец? Победа? Разгром? Смерть? Под непрестанным неослабевающим огнём красной артиллерии уже не верилось в лёгкий штурм, в победу, в праздник.
Перед тем как вывести полк вперёд, в пылающее предместье, Марков нашёл Деникина, и они с биноклями вышли на опушку рощи. Продолжали неприятный разговор — старый друг Антон Иванович тоже изменился, будто и не умирали вместе на грязной Бердичевской дороге. Смотрит в сторону, жалуется на бронхит, помешавший участвовать в планировании операции, на прямой вопрос отвечает не по-дружески, а длинными сомнительными объяснениями.
— Если бы я переправил бригаду в первую очередь, то не отступил бы 9-го вечером в Елизаветинскую и вчера бы взял город. Почему меня оставили стеречь обоз?
— Сергей Леонидович, взгляните на левый фланг. Там красные начинают отступать. Смотрите, какое движение в сторону Черноморского вокзала.
— В общем, похоже. Надо разобраться. Так что же получилось с моей бригадой? Из-за того, что я простоял за рекой, бригады уже нет. Кубанский полк раздерган. У меня только один Офицерский и батарея без снарядов.
— Вы должны понять, Сергей Леонидович, что Лавр Георгиевич обладает огромной моральной силой, привлекающей к нему сердца бойцов, но при этом ему иногда приходится отходить от требований стратегии и тактики. Конечно, он мог оставить для прикрытия обоза вспомогательные части, и ваша бригада 9-го могла бы переправиться в Елизаветинскую. Но тогда бы раненые три ночи оставались без крова, под открытым небом, и им грозила бы опасность попасть в руки большевиков. Ведь там красные были со всех сторон.
Другого бы послал куда подальше за такую заботу о раненых, а с Деникиным приходится молчать и рассуждать, не отступают ли красные. Да и время поднимать полк.
— Мне пора, Антон Иванович, — четвёртый час. Опять я со своим полком иду выручать армию.
— Я верю в вас, Сергей Леонидович. Армия знает: где Марков — там победа.
— Казармы я возьму. А дальше...
— Полк Казановича атаковал утром. Писарев ранен в ногу. Большевики остановили ураганным огнём. Казанович звонил в штаб и доложил, что без артподготовки казармы не взять.
— Договорюсь со своим Миончинским. Несколько снарядов выпрошу.
— Все артиллеристы хранят неприкосновенный запас шрапнелей для самозащиты.
— На это я не претендую.
— С Богом, Сергей Леонидович. Верю в ваш успех.
Ещё утром Корнилов понял, что задуманное не получилось: не вошёл в город Корниловский Ударный полк с Неженцевым впереди, не встретил его Митрофан Осипович на Соборной площади с оркестром и салютом, не въехал вместе с ним в кубанскую столицу Председатель Государственной думы. Но это не поражение — генерал, прошедший германскую войну, бежавший из плена, привык не падать духом, когда всё получается не так, а выбирать другой вариант, наступать с другого фланга. Теперь, как и в предыдущих боях, после неудачных попыток корниловцев, партизан и юнкеров разбить противника, в сражение вводится Офицерский полк Маркова и обеспечивает победу. И сейчас будет так. Но первым в город войдёт всё же Корниловский полк с Неженцевым впереди.
Вызвал Долинского.
— Виктор Иванович, у меня к вам опять деликатное поручение. Корниловский полк понёс очень большие потери. Участвовать в штурме будет лишь сводная офицерская рота. Надо сделать всё, чтобы сохранить лучших офицеров армии. Согласно приказу рота начинает штурм вместе с другими частями в 17 часов. Да... А сейчас уже почти 16. Вы сейчас едете или, скорее, идёте к подполковнику Неженцеву и передаёте ему моё устное дополнение к приказу: сводная офицерская рота начинает атаковать после взятия 1-м Офицерским полком артиллерийских казарм. С Богом, Виктор Иванович, и пригласите ко мне Деникина и хана Хаджиева.
Вошли приглашённые, и близкий разрыв зашатал штабной домик, за окном летели сучья и комья земли.
— Лавр Георгиевич! — взмолился Деникин. — Умоляю вас немедленно сменить место расположения штаба.
— Я десятый, двадцатый, сотый раз об этом говорю, — присоединился Хаджиев. — Такое место. Высокое. Со всех сторон видно.
— Завтра сменим место, — согласился Корнилов. — Я уже всем обещал. И вам обещаю.
— В Екатеринодар, наверное, будем переезжать, — сказал Хаджиев почти серьёзно. — Вы же видели, Антон Иванович, как отступают красные на левом фланге?
— Действительно отступают? — переспросил Корнилов.
— Некоторые признаки обозначились: много обозов.
— Пойдём посмотрим, — заспешил Корнилов. — Хан, соберите штабных, пройдём вдоль цепей, артиллеристов подбодрим, а то они скучают без снарядов. Антон Иванович, оставайтесь здесь за меня.
В слепящий солнечный день самое жаркое время — три-четыре часа пополудни, а затем незаметно, неожиданно наступает перелом, вдруг появляются ветерок, облака, и вспоминаешь, что ещё не лето, и неизвестно, что за ночь ждёт тебя. В этот неверный момент происходил перелом и в ходе сражения за Екатеринодар. Между четырьмя и пятью часами постепенно затихал артиллерийской огонь красных. Не ослабевал лишь обстрел артиллерийских огневых позиций в лощине. Как раз туда и направлялся генерал Корнилов со свитой. Ближайшей была батарея Миончинского. Оттуда навстречу командующему бежал прапорщик Ларионов, остановился, доложил:
— Ваше превосходительство, подполковник Миончинский приказал мне передать вам, что дальше идти нельзя. Противник ведёт прицельный огонь.
— Хорошо, прапорщик. Передайте подполковнику, что я благодарю его за предупреждение, но мне необходимо лично увидеть обстановку на левом фланге. Связь с Офицерским полком установлена?
— Так точно, ваше превосходительство. И с наблюдательного пункта есть связь и с огневой.
Прапорщик был отпущен на батарею, а побежал — почувствовал дыхание смерти рядом с собой: над спуском в лощину, над кустом шиповника, мимо которого только что он пробежал, злобный град шрапнели ударил по земле, рассыпая песок и камни. От генерала всего шагах в двадцати.