– Давай, заканчивай, – рыкнула навья глухо, опомнившись и попытавшись сбить с себя это наваждение. И добавила нарочито грубо: – Попой своей отдавила мне все колени уже.
На самом деле она спасала эту попку от своей тянущейся раскрытой пятерни, готовой вот-вот облапать, ущипнуть. Голуба засопела обиженно, подобрала бритву и принялась счищать то немногое, что ещё оставалось на затылке у навьи.
– Всё, – сказала она вскоре.
– Благодарю, – усмехнулась Северга.
– За что? – грустно улыбнулась девушка. – За то, что изуродовала тебя?
Её тёплая ладошка мягко легла на свежевыбритый череп навьи, и та еле зажала зубами готовый вырваться стон. Это прикосновение почти обожгло, пронзило до самых трепещущих от желания глубин... Нет, не улёгся зверь – всё так же хотел Голубу.
– За то, что ты... хорошая такая, – прохрипела Северга. – С ума ты меня сводишь, красавица. Какая же ты сладкая...
Зверь хотел прыгнуть, повалить девушку и всадиться в неё, но навья поймала его и сдавила ему горло, позволяя Голубе выскочить из домика. Через несколько бесконечных, полных тяжёлого дыхания мгновений она последовала за девушкой, но уже совсем не для того, чтобы дать зверю волю.
Северга нашла её на заднем дворе. Голуба дрожала, вжимаясь спиной в бревенчатую стену. Проваливаясь в талый снег, Северга приблизилась к ней и поймала в плен рук: упёрлась в бревно по обе стороны от девушки. Девочка попалась, навья сейчас могла бы прильнуть поцелуем к её шейке беспрепятственно, но не стала этого делать. Вместо этого она, касаясь дыханием её ушка и с трудом подыскивая слова, прошептала:
– Нет, крошка, не бойся. Я не трону тебя... Не трону, если ты сама не захочешь. Ты слишком... милая. Невыносимо... хорошая. С моей стороны было бы чёрной неблагодарностью так поступить с тобой. – Погладив тыльной стороной пальцев испуганное, детски-чистое личико Голубы, Северга поцеловала её – тихонько, самыми кончиками губ. И повторила: – Не бойся.
Домик разделил их: Голуба прижималась к стене с одной стороны, закрыв глаза и тяжко вздымая дыханием грудь, а Северга упёрлась лбом в противоположную стену, придавливая своего зверя к земле и жестоко наступая ему на горло ногой: «Лежать, сука. Не сметь! Тронешь её – шкуру сдеру». Отломив сосульку с крыши, навья развязала штаны и остудила пыл. Ветерок гладил бритый затылок, голове было холодно и непривычно, но эти ощущения отвлекали, успокаивали. Навья тронула жёсткой ладонью гладкую макушку. Голуба постаралась на совесть, побрила чисто. Её мягкая ладошка ласкала приятнее, а собственная рука Северги резким движением шаркнула по лысине, словно сбрасывая остатки коварной пелены соблазна. Вскинув подбородок, сурово сжав губы и закрыв глаза, навья позволяла ветру сдувать лёгкие воробьиные пёрышки этого сладкого, но неуместного морока.
Черепом она сверкала десять дней; пеньки растущих волос даже не думали пробиваться наружу, и Северга уже была готова смириться с тем, что вдобавок к осколку иглы приобрела на остаток своих дней лысину, но Голуба была иного мнения. Когда её мягкие губки защекотали голову, Северга от неожиданности рыкнула.
– Что ты делаешь?
– Просто сиди, – придавив ей плечи руками, велела дочь Вратены.
Сидеть-то Северга могла сколько угодно, подставляя череп под поцелуи – это было приятно, но она боялась за девушку: зверь опять заворочался внутри, разбуженный нежданной лаской. А Голуба что-то шептала, обцеловывая голову Северги кругом и приводя её на грань звериного рёва – рёва наслаждения. Напоследок её ротик скользнул по щеке навьи и задел губы, но поцелуя не состоялось: они просто несколько мгновений дышали, соприкасаясь раскрытыми губами.
– Всё, теперь будут расти, – выдохнула Голуба, проведя ладошкой по голове Северги.
И в самом деле: вечером того же дня начала колко пробиваться первая щетина, а потом волосы пошли в рост с бешеной скоростью. Они отрастали здоровыми – не пропитывались салом в первый же день после мытья, не скатывались в жирные сосульки и не сбивались в непобедимые колтуны. Волшебница Голуба сотворила с навьей чудо.
Вместе с первой клейкой листвой окончательно распустилось, став ясным, и решение: она должна как можно скорее покинуть эти места. В том числе и ради блага Голубы, к которой зверь был слишком неравнодушен... Вот только сердце рвалось пополам, не зная, кого выбрать для последнего свидания – Рамут или Ждану? От княгини Севергу отгородили неприступные Белые горы, границу которых крепко стерегли кошки; вряд ли они дадут ей добраться до Жданы, рассудила Северга. Оставалась дочь – нежданный подарок судьбы, ценность и красота которого едва ли укладывалась в её сердце и голове. Нечто огромное, непостижимо прекрасное, яркое пришло в мир из её чрева – гораздо ярче и больше её самой, настолько величественное и чудесное, что Северге не верилось в их с Рамут кровное родство. Она, ничего и никого на свете не боявшаяся, трепетала только перед двумя женщинами – перед тёткой Бенедой и перед собственной дочерью. А Ждана стала её далёкой и светлой вершиной, одолеть которую у неё вряд ли хватило бы сил и душевного величия.