– Правда, – усмехнулась та.
Этот сад не пропадёт, поняла она. Но остальные? Ударили ли заморозки повсеместно или похолодание пришло только к ним, в Заряславль? Сердце сжималось от боли и жалости, но она не могла защитить все Белые горы: не хватило бы ни ниток, ни масла, ни сил. Оставалось только надеяться, что в других садах хотя бы дымили этой ночью.
Перед рассветом трава заблестела сединой инея, а деревьям – хоть бы что. Всё так же белел и благоухал их цвет, целый и невредимый, не прихваченный морозом, и уже не имело значения, что помогло – дым или нитки. Сад был спасён. Ни разу за всю ночь не сомкнувшая глаз Берёзка устало опустилась на лавочку в беседке, поплотнее закуталась... Казалось, ресницы тоже заиндевели, смёрзлись, а тело разламывалось на куски от изнеможения.
– Она уже встала или не ложилась вовсе? – донёсся сквозь дрёму родной до слёз голос. Удивление, тревога, забота, возмущение и огорчение слились в нём в единый, неповторимый сплав.
– Не ложилась, госпожа, – ответила старшая садовница. – И мы тоже. Сад вот окуривали...
Шаги приблизились, руки Огнеславы крепко и тяжело, но ласково прижали плечи Берёзки, окутывая её уютным коконом мурашек.
– Берёзонька! Это что за ночные бдения? Разве ж можно так?
– А ты опять без завтрака на работу, да? – разлепив склеенные молочно-тёплой дрёмой веки, улыбнулась девушка.
Она прильнула к плечу сестры Светолики, с утомлённой, побитой морозом нежностью прижалась к её тёплой щеке своей, холодной.
– А ну-ка, отдыхать! Сейчас же! – нахмурилась княжна, а у самой в светлой глубине глаз, как в зеркале, отразилась эта нежность.
– Да какое ж «отдыхать» – вставать пора уж! – Берёзка потянулась с мучительным наслаждением, до хруста костей и звона в ушах расправляя истомившееся за бессонную ночь тело, зевнула. – Гляди вон – рассвело, солнышко вот-вот покажется...
– Ты сама – солнышко наше заряславское, – вздохнула Огнеслава с ласковой грустью во взоре. – Негоже тебе так себя утомлять, милая. Ну-ка, пошли... Хоть часок вздремни.
Опять Берёзка очутилась в её тёплых, бережно-сильных объятиях. С тихим обречённым смешком ткнувшись носом Огнеславе в гладкий висок, она шепнула:
– Ты меня всегда на руках таскать будешь?
– Всегда, – с пристально-нежным блеском в глазах ответила княжна. – И пощады не жди.
Водворив Берёзку в остывшую постель, так и стоявшую с двух часов ночи раскрытой, она чмокнула её в лоб и умчалась по делам – как всегда, натощак. Берёзка, свернувшись под одеялом калачиком, сквозь усталую истому ресниц обводила взором светлую уже опочивальню; совестно было валяться на перине, когда уж и пташки запели, и солнце готовилось брызнуть первыми лучами на выживший, спасённый сад... Не утерпев, она откинула прочь соблазнительно обволакивающее, тёплое одеяло, нашёптывающее мысли о лени и сне, плеснула в тазик воды из кувшина и промыла глаза, прополоскала рот. Сев у зеркала, Берёзка расчесала и заплела волосы, убралась в повойник и платок, оделась и вышла в уже ставшую родной и привычной острую прохладу утра.
Не могла она спать: её тянуло к деревьям Светолики, ласковым шелестом славшим ей привет от родных глаз, чья хрустальная синь навеки слилась с небом. В обширных стеклянных теплицах – одном из последних изобретений неутомимой княжны – смешно топорщили веточки юные саженцы привитой на вишнёвый корень черешни; росли они в бочонках и ждали этой весной отправки в белогорские сады, расположенные севернее Заряславля. Долго колдовала над ними Берёзка, окутывая нитями волшбы тонкие стволики и вкладывая всё нерастраченное тепло своего молчаливо скорбящего по супруге сердца. Знала она: Светолика обрадовалась бы, если б её черешня из Заряславля распространилась в Белых горах повсеместно. Белогорская дева и садовая кудесница Зденка помогла дереву прижиться здесь, на юге, но для покорения средней полосы и ближнего севера требовалось нечто большее, и это Берёзка надеялась осуществить своей волшбой.
– Вы мои хорошие, вы мои маленькие, – с нежностью приговаривала она, прогуливаясь вдоль теплиц и скользя по прозрачным стенкам пальцами. – Растите, черешенки, крепкими и выносливыми, чтобы не только Заряславль лакомился сладкими ягодками, но и все Белые горы.
– Кхм, – раздалось вдруг. – Доброго утра, госпожа Берёзка.
Этот холодно-звонкий, как весенняя капель, голос с навьим выговором коснулся её плеч морозным прикосновением, заставив вздрогнуть и напрячься. Его обладательница пока ничего, кроме приветствия, не произнесла, но он уже звучал ядовитой, лисьи-рыжей язвинкой, клюквенно-кислой и терпковатой.