Как в лесу во древнем, во глухой чащобе
Убаюкивала детушек волчица:
«Спите, детушки, да силушку копите,
Чтобы стать скорей матёрыми волками!»
А волчатки тихо плачут, стонут, воют:
«Где наш батюшка, куда запропастился?»
Слёзы катятся у матери-волчицы:
«Не придёт он более, мои родные».
Во лесу, в дубравушке зелёной
Волчьи ягоды созрели на кусточке.
Алым ядом дышат, наливаясь,
Волчьи слёзы горькие, лесные.
«Не придёт ваш батюшка, мои волчатки,
Не примнёт он травки резвыми ногами:
Сердце храброе навек остановилось –
Княжеской стрелой пробито на охоте.
Спите, детушки, мужайте поскорее;
А у князя подрастает княжич юный.
Как пойдёт гулять он в лес дремучий –
Не плошайте уж, за батюшку отмстите!»
Во лесу, в дубравушке зелёной
Волчьи ягоды созрели на кусточке.
Алым ядом дышат, наливаясь,
Волчьи слёзы горькие, лесные.
Шаги исполинских мохнатых лапищ замедлились, а жёлтые огоньки глаз сменил пронзительно-разумный, мягкий, человеческий блеск. Когда последний отзвук песни стих, юркой птахой вспорхнув во мрак лесного шатра, широкий мокрый язык умыл Дарёне лицо. Чёрный зверь-великан ткнулся носом ей в ладони, будто ручная ласковая псина, и щекотно облизал их. Его примеру последовали остальные Марушины псы, а из груди Дарёны вырвался смех. Волчьи морды, сопя и пофыркивая, обнюхивали ей уши, а она осмелела и запустила пальцы в жёсткую тёмную шерсть, почёсывая зверюгам бока и загривки.
– Батюшка, это ты? – спросила она оборотня, который первым подошёл к ней, – должно быть, вожака этой небольшой стаи. – Это я, твоя дочь Дарёна!
Тот посмотрел ей в глаза, и в голове у девушки гулко прозвучал низкий голос:
«Хорошая песня, но месть – больше не наш путь. Меня зовут Грогей, а тот, кого ты ищешь, там».
Он повернул морду в сторону пещеры, указывая. Погладив зверя по мохнатой гривастой шее, Дарёна поднялась на ноги и медленно приблизилась к тёмному, дышащему сыростью входу.
– Батюшка! – позвала она.
Ответом ей было лишь эхо, гулко-печальное и зябкое.
– Батюшка, выйди! – снова окликнула Дарёна темноту пещеры. – Ты звал меня? Ты просил о помощи? Я пришла и готова сделать так, как ты сказал мне...
Во мраке волчьего логова зажглись два жёлтых глаза, медленно надвигаясь на Дарёну и сверля её леденящей, безжалостной жутью. Лес вдруг ожил, зашептал тысячей голосов, зазвенел огоньками-бубенцами, застонал скрипучей древесной песней. Отступать было некуда: впереди – глаза, а вокруг – мрачное дыхание лесной глубины, и Дарёна крепко сжала свой верный кинжал, прося у него поддержки. Его тепло рассеивало страх, окутывая Дарёну облаком светлой уверенности, и она устояла на ногах, когда на полянку ступил всклокоченный, худой и хромой оборотень. Его полуседая шерсть торчала клочьями, и он казался измученным и немощным, но чудовищная пасть источала рокочущие волны рыка и роняла тягучую слюну, не менее опасная и клыкастая, чем у его здоровых и крепких собратьев. Шагал он, припадая на правую заднюю лапу.
«Я не звал тебя, уходи! – рявкнуло в голове у Дарёны. – Уходи, или я разорву тебя!»
– Батюшка, я верю, что в глубине душе ты – прежний, – сказала Дарёна, не двигаясь с места. Смерть дышала смрадом ей в лицо, и только кинжал помогал ей держаться прямо, со спокойным, мягким достоинством.
Оборотень с громовым рёвом взвился на дыбы, но чёрная шаровая молния сшибла его с ног: это на него грудью налетел Грогей. С жалобно-недоуменным скулежом тот упал, а Грогей прижал его к земле передними лапами, придавив его всей тяжестью своего могучего, мускулистого тела.
– Батюшка! – склонилась над поверженным оборотнем Дарёна.
«Не трогай! Не прикасайся!» – проревел голос в голове.
– Ты предупреждал во сне, что будешь противиться, и что это не должно меня смущать... – Руки Дарёны коснулись тусклого меха, бережно гладя его и зарываясь пальцами в глубину свалявшегося подшёрстка. – Ты хотел, чтобы я помогла тебе освободиться. Я не причиню тебе зла, я пришла с миром! Тише... тише, батюшка. Всё хорошо.
Оборотень уже не бился под нажимом собрата, а только сипло хрипел. Шерсть растаяла, когтистые лапы стали руками, а мученически оскаленная морда – бородатым лицом измождённого человека, в котором Дарёна далеко не сразу узнала своего отца. Пряди его длинных волос спутанными сосульками падали на когда-то сильные и могучие, а теперь острые и костлявые плечи; на боках под кожей проступали рёбра, на спине бугрились позвонки хребта, а под впалыми, горячечно блестящими глазами пролегли чёрные круги.