Сотрясение понемногу утихло, каменный дождь перестал стучать по поверхности хмари, но зеркало всё так же повторяло:
– Ты готова занять место своей супруги в Озере?
– Заело его, кажись, – пробормотала Горана. – Что ж делать-то теперь?
– Может, так и должно быть? – робко предположила Дарёна. – Я продолжу песню?
Радимира не успела ответить: Шумилка прыгнула с берега на каменную перемычку и решительно натянула свой лук.
– А вот шиш тебе с маслом, а не душа Дарёнки! – воскликнула она.
Стрела ударила в зеркало, и оно разлетелось осколками – Шумилка еле улизнула в проход. Мелкие обломки хмари градом застучали по прочному щиту Радимиры, прикрывшему Дарёну, а каменные сосульки начали с грохотом срываться с потолка, поначалу вонзаясь в застывшее озеро, а потом и утопая в нём: твердь превратилась в чёрную жижу. Из неё полезли вдруг гадкие огромные щупальца с присосками, и лучницы открыли стрельбу по извивающимся чудовищным конечностям. Дарёна взлетела в воздух: вокруг её пояса крепко обвилось одно из щупалец, стискивая её раздавливающим кольцом. Белогорский кинжал светлым клыком вонзился в склизкую, слизистую плоть, и хватка разжалась; падающую с визгом девушку поймала в свои объятия Горана, не позволив ей утонуть в чёрной жиже или сломать хребет о каменный мостик.
– Пора делать отсюда ноги, голубка, – сказала она.
Шаг в проход – и они очутились на поверхности, среди чахлого ельника. Никаких больше щупалец и падающих сосулек не было: только бескрайнее, чистое небо простиралось над головой, а щедрое летнее солнце ласковым, жарким мёдом лучей умывало лицо Дарёны. Следом за ней и Гораной пещеру покинули все дружинницы, а спустя миг показалась и Радимира – бледная до белизны губ.
– Шумилка! – хмуря брови, сурово молвила она. – Приказа стрелять не было! Это как называется? А? Я тебя спрашиваю!
– Дык я... как лучше хотела, – отозвалась внучка Твердяны, смущённо откидывая наголовье и снимая шлем. – Ведь у нас получилось же, да? К чему платить, когда можно взять даром? Хмарь растаяла и уже не держит души... Они свободны, так ведь?
Походка Радимиры была подозрительно тяжела, сдвинутые брови резко выделялись на залитом ярким солнцем мертвенно-белом лице, а ладонь она прижимала к левому боку. Сердце Дарёны съёжилось от зябкого, как осенний ветер, скорбного веяния.
– Все целы? – спросила Радимира.
– Да все, кажись, – отозвалась Горана.
Никто из лучниц не пожаловался – все вышли невредимыми из пещеры. А начальница крепости, отняв от бока окровавленную ладонь, пробормотала с мрачной усмешкой:
– А вот я, кажись, не совсем.
– Уж не осколком ли хмари тебя задело, госпожа? – сразу посуровев, глухо промолвила Горана. Склонившись к ране, она сокрушённо покачала головой: – Аж кольчугу пробил, гад этакий...
Солнечное небо раскололось пополам, как зеркало в пещере, и обломок его попал Дарёне в сердце. За плечом, дыша холодом, встала тень Тихомиры; за считанные часы она угасла от раны, нанесённой оружием из твёрдой хмари, но это случилось в бою, а Радимира поймала гибельный удар теперь, когда вокруг зеленели мирные поля и безмятежно колыхались еловые верхушки.
В крепость Радимира добралась сама, опершись на плечо Гораны. Дарёне с помертвевшим, закопчённым болью сердцем оставалось только подпирать спиной стену бани, в которой оружейница извлекала из раны сероглазой начальницы Шелуги проклятый осколок; вся дружина собралась на внутреннем дворе крепости, и солнце солёными лучами резало горькую тишину ожидания. Шумилка бродила сама не своя, дёргая себя за косу и бормоча:
– Что я натворила! Это из-за меня...
Опомнившись, Дарёна поймала внучку Твердяны за руку, обняла её, прильнула к окованной стальными пластинками груди.
– Не казни себя, Шумилка! – Она скользила ладонями по щекам молодой лучницы и по её гладкому черепу, словно стремясь забрать себе её горечь. – Не надо, моя родная... Уж ежели кто и виноват, так это я. Это я затеяла поход к Озеру, я попросила Радимиру о помощи. Ты тут ни при чём, ты хотела как лучше. И ты всё сделала правильно.
– Да как же правильно-то? – вздохнула кошка, ловя руки девушки и ласково сжимая их в ответ. – Ежели б не та стрела, не полетели бы осколки. Нет, Дарёнка, не утешай меня. Коли госпожа Радимира умрёт, это будет на моей совести.
Дарёна не знала, как ей разорваться между Радимирой и подавленной, сникшей под грузом вины Шумилкой. Всё, что она могла – это присесть около постели начальницы крепости, сжать её руку и тихонько напевать одну свою песню за другой – из свежих, послевоенных, о весне, яблонях, победе и воссоединении возлюбленных. При взгляде в бледное, но спокойное лицо Радимиры перед нею вставал образ Тихомиры, лежащей на кровавом снегу...