– Твой голос – это чудо, – слетело с серых, пересохших губ женщины-кошки.
Ни тени сожаления о своей судьбе не проступило в морщинке между её тёмных бровей, а воду из Тиши она пила покорно, но без особой надежды на исцеление. Силы её таяли, веки трепетали и закрывались, а с губ в бреду срывалось:
– Олянка... Лада...
Когда тёмные тучи бреда на краткое время сползли с её сознания, Дарёна, не выпуская её руки, спросила с глухой, надрывной скорбью в сердце:
– Ты называла имя, госпожа... Олянка. Это твоя возлюбленная? Может, её позвать к тебе?
– Её уж не позовёшь, – хриплым полушёпотом ответила Радимира.
– Почему? – Печальная догадка тронула Дарёну тёмным, прохладным крылом.
– Нет её больше, – ответила Радимира. – Приснились мне однажды синие глаза и чёрная коса. Обрадовалась я, думала – знак о суженой мне был. Так оно и оказалось... Вот только вела тропинка судьбоносная на запад, в Воронецкое княжество. После войны все связи у нас с ним были оборваны, невест оттуда брать не дозволялось. Пошла я к государыне, всё рассказала, попросила разрешения пересечь границу. Государыня, конечно, не разрешила... Сказала мне она так: «Не тужи, Сестра. Судьба ещё обязательно к тебе постучится. Ежели первый раз упущен был, то отойдёт она от твоей двери, покружит, поплутает иными путями-дорогами да и опять придёт к твоему же дому». Горько это было, Дарёнка, ох как горько... Знать, что живёт где-то твоя горлинка, твоя лада – и не иметь права до неё даже дотянуться.
Радимира закашлялась, закусила губу, измученно откинула голову на подушку. Дыхание с хрипом вырывалось из её груди, и студёный, как зимняя ночь, скорбный страх обдал Дарёну водопадом из мурашек.
– Не разговаривай, госпожа, побереги силы, – прошептала она, промокая чистой тряпицей крупные капли пота, выступившие на лбу Радимиры.
– Не для кого мне их беречь, – улыбнулась та. – И душу свою открыть некому, кроме тебя, Дарёнка... Светлая ты. – Улыбка медленно погасла на её губах, растаяв, как закат в сумраке ночи. – А всё ж дотянулась я до Олянки... В снах мы встречались с нею. По дорожкам в садах цветущих гуляли, под сенью леса целовались, цветы высокогорные собирали... А однажды сказала она, что замуж её отдают. Говорит она мне это, а вокруг непогода бушует, дождь хлещет, косу её вороную мочит. Однако и после её свадьбы мы продолжали в снах встречаться, только грустная Олянка была, всё печальней раз от разу становилась. Сидим мы однажды с нею на берегу ручья, а она и молвит: «Недолго мне осталось, лада. Как прилетит к тебе голубка белая – знай, что это душа моя от тела отлетела». И верно... Долго ли, коротко ли – упала на грудь мне птица-голубка, вся как снег белая, крыльями машет, будто обнять хочет. Так и узнала я, что не стало Олянки на этом свете. – Радимира чуть отвернула голову от Дарёны, а в тени её усталых ресниц не было ни горечи, ни досады, ни страха. – На государыню я обиды не держу. По договору с Воронецким княжеством пересечение границы означало бы объявление войны... Не могла княгиня ради моей половинки ставить под удар мир в нашей земле. А у меня духу не хватило на запреты плюнуть... Млада твоя смогла, а я – нет. Сейчас вот думаю – может, и обошлось бы всё. Украла б Олянку потихоньку – и дело с концом. Государыня разгневалась бы, конечно, но потом, наверно, простила б. Да что уж теперь...
Устав говорить, Радимира смолкла. Неглубокое дыхание срывалось с её губ коротко и отрывисто, а вскоре она как будто задремала. Дарёне, сидевшей около неё на низенькой ножной скамеечке, думалось: не оттого ли Лесияра благословила Младу на брак с нею, гостьей с запада, что стучала ей в душу та голубка белая? Тело затекло, спина ныла, но Дарёна не покидала опочивальни, прильнув щекой к прохладной руке Радимиры.
– Пошла б ты да отдохнула, Дарёнушка. – Шёпот Гораны тепло коснулся её виска, а большие ладони женщины-кошки опустились ей на плечи покровительственно и заботливо.
Дарёна только мотнула головой, не сводя взора с лица Радимиры.
– Я домой заглянула, – снова шепнула оружейница. – Млада покуда без изменений. Уж не знаю, получилось у нас или нет... Подождём ещё.
Сердце ёкнуло, трепыхнулось, разливая волны горечи под рёбрами. Ждать, не отчаиваться. Может, частям души требовалось время, чтобы срастись?
За окном сгустилась серая мгла, в приоткрытое оконце дохнуло сырым ветром. Мягко зашелестел дождь, а в опочивальню бесшумно вошла Лесияра – в простом чёрном плаще, с благородно серебрящимися на плечах волнами волос. Радимира как будто спала, и княгиня не стала её тревожить, только спросила шёпотом у Дарёны: