– Вы ещё не посещали Калинов мост? – спросила Лесияра после обмена поклонами и приветствиями.
– Ещё не успели, государыня, – ответила Крылинка. – Мы это напоследок решили оставить, а тут как раз ваше почтенное семейство навстречу...
– Ну, коли так, тогда пойдёмте вместе, – предложила княгиня.
Её сердечная улыбка и свет глаз, проницательных и ясных, как чистое вечернее небо, покоряли с первого взгляда и не оставляли равнодушным никого – ни друзей, ни врагов; в присутствии белогорской владычицы словно незримые крылья мира и покоя простирались над всеми, объединяя сердца узами дружбы и любви. Следом за нею можно было и подняться к солнцу, и шагнуть в гибельную бездну – с одинаковым восторгом и без колебаний; хотелось отдать всю кровь до капли и всё дыхание, только чтобы в её волосах стало меньше седины... В сердце Дарёны в единый сияющий сгусток слились верноподданнический трепет и дочерняя привязанность, и она не находила ответа на вопрос: за что же, за какие подвиги и достоинства ей с матушкой выпало такое счастье? Нет, матушка, положим, вполне заслужила честь стать супругой повелительницы женщин-кошек; Дарёна же, примеряя на себя звание княжеской дочери, пусть и приёмной, чувствовала себя так, словно она осмелилась нахально присесть на престол или надеть властно сверкающий венец.
Четыре утёса непоколебимыми столпами мира подпирали чистый купол неба, и солнце венчало их вершины величественно и победоносно. Пытаясь в их очертаниях узнать знакомый образ, Дарёна подставляла лицо и грудь колким лучам и бесприютному ветру; в эти мгновения не ей, а облачённой в чёрное Берёзке доставалась родительская нежность и опека Лесияры, но ревновать не хотелось. В этой хрупкой и маленькой, но несгибаемой юной вдове сейчас не узнать было ту девчушку с косичкой – крысиным хвостиком, которую Дарёна когда-то впервые увидела в домике бабушки Чернавы и Цветанки. Её бледноватое треугольное лицо ничем не привлекало бы к себе внимания, если бы не глаза – глаза много пережившей и хлебнувшей горького жизненного питья ведуньи... «Серая мышка», – сказали бы о ней острые на язык девицы-щеголихи, но Берёзка брала не внешней, быстро блёкнущей красотой, а чем-то иным – пожалуй, прозрачным, как хрусталь, и твёрдым, как белогорский клинок, внутренним стержнем. Свет этой основы и сиял в её глазах, и эти пронзительные очи не могли принадлежать сломленному горем человеку. Широкие, как колокола, рукава её чёрного летника были богато расшиты серебром, и из-под их краёв мерцал речной жемчуг на накладных зарукавьях рубашки, а под складками одежды уже заметно проступал живот. За её руку держалась девочка-кошка, льдисто сверкающая синева глаз которой не оставляла никаких сомнений в том, кем была её родительница: Дарёне сразу вспомнились дерзкие, смешливые, неугомонные искорки в глубине пытливого взора Светолики.
– Здравствуй, лада моя, – проговорила матушка Крылинка, ставя на каменную площадку плоское блюдо, на котором в окружении блинов с рыбно-сметанной начинкой стояла мисочка с кутьёй и чарка мёда. – Помним тебя, любим. Очень, очень тебя не хватает, моя родная... Но пусть твоя душенька летает свободно и отправится туда, где ей надлежит быть: мы тебя не держим. Да свершится всё по тому порядку, какой издревле богами заложен.
– Лучше и не скажешь, – вздохнула Лесияра.
Послышался громкий шёпот Рады:
– А бабушка Твердяна скушает всё это?
– Скушает, дитятко моё, – улыбнулась Крылинка. – Уж сколько раз я оставляла тут то блины, то кусочек пирога или рыбки – и всегда их кто-то прибирает.
– Может, звери лесные едят, – подала голос ясноглазая незнакомка с девочкой на руках.
– Тебе лучше знать, госпожа моя, – учтиво и миролюбиво отозвалась Крылинка. – Может, и звери. Неважно это. Дух снеди душу питает, вот что главное. И любовь наша – тоже.
Когда стали собираться домой на обед, она спохватилась:
– Ох, а мы же водички из Восточного Ключа так и не набрали! В очереди до вечера стоять придётся, поди...