Решив, что хорошая доза здоровой пропаганды взбодрит затухающий энтузиазм масс, "Сосед Джумаль" вновь взялся за перо. За одну ночь Уисс Валёр состряпал апологию на четырнадцать тысяч слов - сочинение до такой степени косноязычное, бестолковое, изобилующее повторами и отступлениями, что никакое редактирование не могло привести его в читабельный вид. Только тут до властей дошло, что они создали для себя проблему, требующую скорейшего и окончательного решения. Процесс над "бандой Нирьена" был приостановлен, и перед Народным Трибуналом предстали уцелевшие жертвы бойни в "Логове", основательно перебинтованные.
Номинальный суд состоялся, разумеется, при закрытых дверях. Решение и приговор были вынесены с достойной всяческих похвал быстротой, и уже на другой день - а он выдался по-весеннему солнечный - в пять часов пополудни преступники, обнаженные и со связанными руками, тряслись в повозке, которая везла их на площадь Равенства.
Проводить их на казнь собралось много народу. Дружки и подружки Кокотты, как всегда, толпились у помоста, преисполненные бурных восторгов. Расставленные в толпе агенты с красными ромбами на одежде, как всегда, усердно дергались и орали; разносчики громко расхваливали свой нехитрый товар. И шуму, и толкотни, как всегда, было предостаточно.
Но все это тонуло в мрачном безмолвии народа. Лучи весеннего солнца падали на море человеческих лиц - застывших, если не сказать - угрюмых. Собравшиеся отнюдь не походили на жаждущую крови толпу недавнего времени, и эта разница стала еще заметней, когда с проспекта Аркад с грохотом выкатила одинокая повозка. Раньше ее появление было бы встречено остервенелыми криками. Но в этот день вопли наемных крикунов потонули в великом молчании народа. Молчание это сопровождало студентов на всем протяжении их последнего пути: когда их высадили из повозки, построили в ряд у подножия эшафота и одного за другим скормили Кокотте.
Чувствительница, палач и его подручные, как всегда, были на высоте. Дружки и подружки Кокотты, как и прежде, вопили, махали руками и бросали красные гвоздики всякий раз, когда на рогах их богини вспыхивал разряд поглощения. В первых рядах, как всегда, дрались за обрывки окровавленной веревки. Но подавляющая масса народа застыла в безмолвии, и это было не к добру.
К счастью, все быстро закончилось: в этот день Кокотте досталась только одна повозка. Чувствительница завершила трапезу, когда солнце еще и не думало заходить. Площадь быстро очистилась - горожане исчезли, но в их тихом уходе было столько немой ненависти, что даже Бирса Валёра проняло. Он очнулся и поглядел им вслед с недовольной гримасой.
Все говорило о том, что казнь предателей-студентов положит конец бессмысленной операции Народного Авангарда. Палачи ровным счетом ничего не достигли. Мало того, что тупые шерринские горожане проявили совершенно неуместную сентиментальность; допрос захваченных в сущности не дал результатов. Пыточницы в подвалах "Гробницы" легко сломили несчастных мальчишек, превратив их в зареванных осведомителей, и извлекли из них кое-какие сведения, не имеющие, впрочем, отношения к главному. Палачи так ничего и не узнали о таинственном Кинце во Дерривале и его сообщнице.
29
- Евларк Валёр давал о себе знать? - поинтересовалась Элистэ как-то вечером, сидя у дядюшки.
- Нет, моя дорогая, - ответил Кинц.
- Мог бы сообщить, что благополучно добрался. После всего, что вы для него сделали, мог хотя бы спасибо сказать.
- Бедняга поблагодарил меня от всего сердца перед отбытием. Что до сообщений, так это дело сложное и опасное. Будем считать, что с ним все в порядке, раз нет других известий.
- Дядюшка, вы и впрямь намерены в одиночку разделаться с этим мерзким Уиссом Валёром? Кто теперь? Сестра?
- Увы, с ней не так просто. После освобождения Улуара и Евларка их отца и сестру стерегут с удвоенной бдительностью. Мастерицу Флозину содержат в "Гробнице", а в эту твердыню я неспособен проникнуть. Пока я бессилен, и тем не менее положение отнюдь не безнадежно. Я, кажется, придумал способ, как ее оттуда извлечь, но для этого нужна помощь, и тут, моя дорогая, я рассчитываю на тебя.
- На меня, дядюшка? Вам нужна моя помощь? Но что я могу?
- Поработать носильщиком. Ага, вижу, ты удивилась. Не тревожься, дитя мое, я все объясню. Но сперва посмотрим, насколько ты преуспела в искусстве. Ты выполняла упражнения, как я просил?
- Неукоснительно.
- Отлично. В таком случае будь добра, покажи, чему ты научилась.
Дядюшка Кинц что-то пробормотал и взмахнул рукой. В тот же миг вокруг потемнело и комнату заполнил густой непроницаемый туман, поглотивший стены, потолок, обстановку и даже самого Кинца.
Элистэ опешила. Дядюшкины наваждения, как правило, бывали привлекательны, даже обольстительны, им было трудно противиться. На сей раз, однако, обошлось без соблазна. Ее удивление возросло, когда в каждом углу комнаты материализовалось по высокой фигуре - их ослепительная белизна просвечивала сквозь клубы тумана. Поначалу Элистэ приняла их за статуи, мраморные изваяния в древнем духе, богоподобные фигуры немыслимого совершенства. Но она ошиблась. Фигуры действительно напоминали классические статуи - ниспадающие одежды, правильные черты лица, мертвый взгляд пустых глаз, - тем не менее они были живые. Это стало ясно, когда ближайшая фигура медленно воздела вытянутую правую руку. В кулаке у нее появился слепящий зигзаг молнии. Белая фигура на миг застыла - совершенный образ карающего божества - и метнула огненную стрелу.
Элистэ невольно вскрикнула, отскочила в сторону и укрылась за креслом. Молния, с шипением вспоров воздух, пролетела мимо и ударила в пол в том месте, где она только что стояла. Коврик и половицы вокруг обуглились. Поразительно. Творения Кинца впервые выказали столь смертоносную ярость. Элистэ, впрочем, было не до размышлений, ибо уже вторая фигура подняла руку, нацелив магическую стрелу. И вновь метнулась жгучая молния, поразив кресло, за которым укрывалась Элистэ. В воздухе запахло паленым, кресло вспыхнуло. Девушка отшатнулась, но искры, летящие во все стороны, попали ей на юбку, и ткань загорелась. Она принялась лихорадочно сбивать пламя, катаясь по полу. Ей почти удалось затушить огонь, но тут тлеющая оборка подола вспыхнула и пламя язычками поползло вверх по юбке, обдавая жаром ноги. Огонь жег ее, сжигал заживо...