У него отвисла челюсть. Серые глаза за стеклами очков едва не вылезли из орбит, а зрачки, несмотря на тусклое освещение, предельно сузились.
— Какого…
Я вернул жетон в карман.
— Нам нужно поговорить. Не о вас. О Дейле Брайте.
Корвуц начал было подниматься со стула, но передумал и снова сел, положив на стол руки, сжатые в кулаки.
— Убирайтесь отсюда к чертовой матери…
— Я пролетел три тысячи миль, чтобы поговорить с вами. Дейл Брайт предположительно убил еще несколько человек. Крайне жестокие убийства.
— Я понятия не имею, о чем, черт возьми, вы говорите!
Я встал, загородив своего визави от любопытных глаз пары за соседним столиком и Гио и все так же продолжая улыбаться, чтобы создать видимость дружеского разговора.
— Дейл Брайт. Бывший председатель правления жильцов на Тридцать пятой улице.
Корвуц практически спрятал шею в плечи. Его пальцы коснулись ножа для масла.
— Вас никто не подозревает. Только Брайта. Мне нужны детали, чтобы постараться его найти.
В уголках рта мужчины собралась слюна.
— Я ничего не знаю.
— Всего лишь короткая беседа, когда вам будет удобно…
— Они снова меня мучают.
— Если вы окажете содействие и поможете нам найти Брайта, все кончится…
— Я ничего не знаю, — произнес он сквозь сжатые зубы.
— Хотя бы впечатления: Какой он, какие у него привычки?
— Сухие глазки! — объявил голос за нашими спинами.
Елена подошла ко мне, держа в руке смятую салфетку.
Роланд Корвуц торопливо произнес:
— Этому дяде нужно уходить.
— Нет, па…
— Да!
— Папа делать меня грустной!
Корвуц вскочил и схватил ее за руку.
— Жизнь — грустная штука. Даже ты можешь это понять! — И он потащил плачущего ребенка из ресторана.
Ошарашенный Гио смотрел, как за ними захлопнулась дверь. Тенор продолжал стенать.
Молодая женщина неодобрительно покачала головой:
— Привести ребенка в такое место!
Ее спутник пригладил прошитый вручную отворот пиджака.
— Особенно такого ребенка. Давай напишем жалобу?..
ГЛАВА 23
Элегантные люди прогуливали по Парк-авеню породистых собак.
Дом Роланда Корвуца высился на западной стороне улицы — десять этажей сурового серого камня, по одной квартире на каждом.
Сверкающие бронзовые стержни поддерживали безупречно чистый серый навес. Ковер из какого-то погодостойкого материала, который по виду вполне подходил для моей квартиры, вел к наглухо закрытой стеклянной двери в бронзовой раме. Из того же материала была сделана табличка, провозглашающая: «Без приглашения не входить». Кнопка звонка, кстати, тоже была бронзовой.
Одетый в серое швейцар, развалившись на резном стуле в вестибюле, смотрел, как я наблюдаю за ним. Усатый латиноамериканец, слишком молодой, чтобы быть тем копом в отставке, о котором упоминал Полито.
Я подошел, но этот тип даже не двинулся с места. Свет хрустальной люстры янтарем отражался от черно-белого, будто шахматная доска, пола вестибюля. Темные деревянные панели светились, как жидкий шоколад.
Швейцар не пошевелился, пока я не нажал на кнопку, и даже тогда движения его были неторопливыми.
Он приоткрыл дверь на пару дюймов.
— Что желаете?
— Я пришел к мистеру Корвуцу.
— Он вас ждет?
— Очень на это надеюсь.
— Ваше имя?
— Доктор Делавэр.
Закрыв дверь, он направился к телефону, а я переминался с ноги на ногу под навесом, готовясь к отказу, а возможно, даже к агрессии. Я чувствовал себя виноватым в том, что помешал Елене закончить ужин, но затем вспомнил про Сафранов и заглушил угрызения.
Швейцар повесил трубку и снова приоткрыл дверь:
— Он спускается.
Вскоре появился Роланд Корвуц — в коричневой рубашке, мешковатых серых брюках и белых кроссовках. В руках он держал крошечного белого померанцевого шпица.
Я приготовился к гневной тираде, но лицо мужчины было спокойным.
Швейцар выполнил свою основную обязанность, и Корвуц вышел из дома, направляясь на юг и все еще держа собаку на руках. Несмотря на маленький рост, ногами он перебирал быстро.
Я догнал его, и шпиц, восторженно залаяв, лизнул мне руку.
Корвуц заметил:
— Все считают вас хорошим парнем. — Этот маленький мужчина обладал густым баритоном, а его акцент в относительной тишине чувствовался куда сильнее.
— Дети и собаки, — кивнул я. — Иногда они хорошо разбираются в людях.
— Чушь полнейшая! — заявил Корвуц. — У меня был ротвейлер, так он всех обожал, даже явных подонков.