— Предубежденные, — кивнул я.
— Я им говорил: «Посмотрите, вы ничего не найдете, потому что нечего находить».
Гиги подошла к брошенной коробке и присела. Корвуц выбросил руку в салюте:
— Наконец-то, псинка!
Я пояснил:
— Сафраны интересуют меня только потому…
— Доброй ночи и всего хорошего. Я говорил сегодня с вами только потому, что я не хотел, чтобы вы снова беспокоили моего ребенка. К тому же мне нечего скрывать. Вы скоро возвращаетесь в Лос-Анджелес?
— Скоро.
— Передавайте привет пальмам!
— Вам явно неприятно говорить о Сафранах.
Он выдохнул воздух сквозь сжатые губы.
— Если вам нечего скрывать…
Воздух вырвался из него с шипением.
— Может быть, они улетели на луну. Может быть, Жополиз что-то с ними сделал. Разве мне на это не насрать? Я бы не дал за это даже дерьма Гиги!
— В смысле: скатертью дорога?
— Эй, — оскалился он, — не надо за меня говорить. С чего мне о них плакать? Они со мной боролись из любви к искусству, я от всего этого сбежал.
— От борьбы?
— От коммунизма. Слушай, псинка, скорее заканчивай.
— Сафраны были коммунистами?
— Спросите у кого-нибудь еще, мистер.
— Соня в городе?
— Я должен знать?
— Позвоните ей. Если она сможет поговорить со мной сегодня, я от вас отстану.
— Вы и так от меня отстанете.
— Позвоните.
— Почему я должен делать вам одолжение?
— Я нравлюсь вашей дочке и собаке.
Он уставился на меня, потом засмеялся:
— Почему бы нет? Соня рекомендовала мне идиота Жополиза. Я порекомендую ей вас.
Он оставил меня около дома, передал шпица швейцару и воспользовался телефоном в вестибюле. Короткий разговор, затем поднятый вверх большой палец.
Я одними губами произнес «Спасибо», но Корвуц ничем не показал, что заметил это. Он уже шел через вестибюль. Швейцар шел за ним и терпел, пока собака вылизывала ему лицо.
ГЛАВА 24
Соня Глюсевич жила в крепости из желтого кирпича, которая занимала треть квартала на Восемьдесят третьей улице.
Двери в холл были широко открыты. Зеркала на стенах чередовались с бархатными панелями в золотую крапинку, болезные пальмы жаждали более яркого света.
Два швейцара без головных уборов, в белых рубашках сидели за конторкой, не обращая внимания на экран телевизора. Услышав имя Сони, один небрежно сделал разрешающий жест рукой и продолжил разглядывать брошюру.
— Номер квартиры?
Неспешная консультация с черной книгой в пластиковой обложке.
— Двадцать шестой, одиннадцатая.
Одетый в металл лифт вознес меня на двадцать шестой этаж. Коридоры были оклеены под блестящую медь с пятнами, призванными изображать патину. Ковер на полу ржаво-красного цвета уже основательно вытерся. Я постучал в дверь Сони Глюсевич.
На женщине, открывшей мне, было желто-оранжевое кимоно и сандалии на высоких каблуках. Немного за сорок, полноватая и симпатичная. Чересчур черные длинные волосы, накладные ресницы и алые губы. Заметно было, что она только что напудрилась, а духи с сильным запахом ванили можно было ощутить даже из коридора.
— Миссис Глюсевич? Я Алекс Делавэр.
— Соня. — Две слишком мягкие ладошки схватили мою руку. Новая волна запаха ванили. — Входите, пожалуйста.
Квадратная бледно-голубая гостиная заставлена черными плюшевыми кушетками и зеркальными, с золотом столиками в стиле барокко. Стены украшали картины с парижскими сценками, богатыми красками, но бедными пропорциями. Черная этажерка в японском стиле заставлена керамическими изделиями неясной формы.
Соня присела на уголок кушетки и указала мне на одно из кресел. Усевшись, я обнаружил, что наши колени находятся на расстоянии пары дюймов. Ничем не занавешенное окно выходило на Ист-Ривер и ночное сияние Куинса.
— Спасибо, что согласились со мной повидаться.
Зашуршал шелк, когда она скрестила ноги. На бледной мягкой шее — золотая цепочка, дополнительное сияние обеспечивают чересчур большие серьги в виде колец, перстень с огромным аметистом и золотые часы «Ролекс» с бриллиантами.
— Алекс, — сказала она. — Это распространенное русское имя. Вы иметь русская кровь?
— Насколько мне известно, нет.
— Пожалуйста, — предложила Соня, указывая на столик, на котором стояли крекеры, кусочки сыра с воткнутыми в них зубочистками, открытая бутылка рислинга и два хрустальных бокала. Приглушенный свет подчеркивал вид на реку и улучшал цвет ее лица.