Твоя, твоя, твоя К.».
— Катька, лентяйка! Картошки начистила?
— Уже сварила, мам.
— А постируха?
— Все развесила, мамочка. Вечером, попозже, поглажу.
— Ну так чего без дела болтаешься? С Игорьком бы позанималась, что ли. Уроки бы с ним поделала. Хотя — в уроках какой от тебя толк!
— Почему, по литературе я могу.
— Да уж хотя бы по литературе. — Мать недовольно закатила глаза. — С паршивой овцы хоть шерсти клок. Игоречек, ягодка моя, неси книжку, что там вам задали?
— Внеклассное чтение. Мы Андерсена проходим. Только пусть Катька сама мне вслух почитает, — нахально заявил братишка.
— Почитай ребенку, Катерина, — распорядилась мать. — А я пошла, мне в вечернюю нынче. Да смотри не халтурь: чтоб с выражением!
— Хорошо, — не обижаясь, улыбнулась Катя. — Мы будем с выражением. Да, Игоряшка?
— Угу, — кивнул мальчик, забираясь с ногами на тахту.
Катя прокашлялась.
— Ганс Христиан Андерсен. «Русалочка», — объявила она строго и суховато, как конферансье, а потом перешла на другой тон — взволнованный, немного загадочный.
Ведь перед ее младшим братишкой открывалась трогательная и печальная история, которую и она, малышкой, читала, да успела подзабыть.
— В открытом море вода такая синяя, как васильки, и прозрачная, как чистое стекло, — но зато и глубоко там! Так глубоко, что ни одной цепи не хватит, чтобы якорь достал до дна, а чтобы измерить эту глубину, пришлось бы громоздить друг на друга невесть сколько колоколен. Вот там-то и живут русалки.
Игорек недовольно прервал ее.
— Вранье! — решительно заявил он. — Так не бывает!
— Ты не веришь в русалок, Игоряшка?
— При чем тут русалки! Я про много колоколен.
— Чем же они тебя не устраивают?
— Ну вот скажи, наше Рыбинское море глубокое? Нырять мне туда запрещаете?
— Очень глубокое. Потому и запрещаем.
— А из нашего моря колокольня торчит?
— Что, сам не видел?
— Ну вот! И то верхушка виднеется! А там — друг на друга много колоколен. Ясно, вранье!
— Так это же сказка. В ней не обязательно как в жизни…
Катя примолкла, вспомнив знакомый с малолетства пейзаж, который всегда навевал ей грусть и грезы.
Сиротливо высится над голубой гладью нашего рукотворного моря верхушка затопленной звонницы.
Мне, как всегда, чудится, что там рядом, у подножия колокольни, под толщей водохранилища, скрывается самый прекрасный в мире храм. Я даже не знаю, с чем сравнить его…
Он лучше знаменитого разноцветного московского, носящего имя Василия Блаженного, который стоит на Красной площади. Тот — слишком веселый.
И — несомненно лучше того огромного и торжественного храма Христа Спасителя, который когда-то взорвали, устроили на его месте бассейн, а теперь решили восстановить. Тот — чересчур пышный.
К несчастью, наше Рыбинское водохранилище — не плавательный бассейн, его так просто не осушить. Да и конечно, не собирается никто этого делать. Столько сил было положено когда-то, чтобы его создать!
А мне кажется, что это просто надругались над Волгой. Текла она себе всегда и утоляла жажду, и на всех ее щедрости хватало. Зачем понадобилось волжскую воду еще и хранить? Хранилище… хоронилище… кладбище…
Видно, так и оставаться навеки моему храму под водой. Только стайки юрких серебряных плотвичек будут вплывать и выплывать через его окошки.
А мне бы хотелось венчаться именно в нем…
Жаль, что свечи не смогут гореть под водой…
— Игоряшка, поросенок, ты куда это крадешься? — очнулась Катя, заметив, что братишка воспользовался ее задумчивостью и по-пластунски ползет к выходу. — А внеклассное чтение?
— Да ну его! — Застигнутый врасплох, Игорь поднялся на ноги и отряхнулся. — Мамка ушла, никто ругаться не будет. Пойду в футбол погоняю.
— Вот хитрый! А если я нажалуюсь?
Маленький дипломат тут же обнял сестру и льстиво чмокнул ее в одну щеку, потом в другую. Затем, для верности, еще и руку ей крепко пожал:
— А вот и нет! Ты не ябеда, ты свой парень. Я бы с тобой, Катька, даже в разведку пошел! Ты уж сама эту фигню прочти, потом мне перескажешь, угу? А то, если я пару схвачу, влетит-то от мамки не мне — тебе!
— Ишь ты, все рассчитал! — упрекнула Катя беззлобно, только для порядка.