Произошло всё неожиданно, за 2 дня до встречи нового, 1994, года. В то мокро-метельное утро Вадим Николаевич Сергеев, бывший профессор филологии, а ныне пенсионер, отправился в сторону Нагорного рынка, и там, на ёлочном базаре, его заметила Ольга Вишневская. И надо же - узнала! А он, глядя на неё - не виделись лет 40 - не верил глазам, как это можно столь разительно измениться? Настоящая старуха, да ещё и похожа на нищенку. Ну, нищими Украину уже не удивишь - все, и окончательно, обнищали, а вот, что старуха - не укладывалось... Однако разговор, который между ними произошёл, поразил Вадима Николаевича ещё больше. И домой он не просто пошёл, ступая по мокрым лужам с ледяным и скользким дном, а продирался сквозь тающую в воздухе снежную завирюху, словно через враждебное ему, ожившее прошлое.
Надрывно-похоронное настроение не покидало его и в последующие 2 дня. Он закрывался по вечерам в своём кабинете, подходил к окну, выходящему на Днепр - с четвёртого этажа хорошо просматривались и дали, освещённые луной с очистившегося неба, и запорошенный снегом речной лёд, схватившийся, наконец, от мороза - и думал: почему же столько лет он почти не вспоминал этой давней и грустной истории?..
А вечером 31-го декабря рассеянный свет всё той же самой Луны, что была и тогда, словно дошёл, наконец, к нему. И он, теперь уже смирившийся со всем этим бедламом старик, будто по какому-то наваждению, по-новому "видел" и события той далёкой новогодней ночи, и милое женское лицо, не совсем уже чёткое, размытое годами. Действительно, наваждение.
Впрочем, ведь и тогда всё было не похожим на реальную жизнь и тоже казалось наваждением. И все-таки, забылось же, забылось? Хотя и закончилось потрясением, больно опалившим неопытную душу - ему шёл всего лишь 23-й год. Почему же теперь, когда пролилось столько дождей, и река жизни унесла прошлое так далеко, что и представить себе трудно, оно снова мучает его? Так и хочется протянуть руку, открыть форточку и крикнуть от боли: "Ве-рни-и-ись!.."
"В чём дело - ну, в чём, в чём? Знаю же: в одну и ту же воду в реке никто ещё не вошёл дважды. Всё кончилось, Бог знает когда - умерло. И - нате вам: словно возмездие, пролежавшее где-то много лет, вдруг ожило и заговорило голосом Ольги. Но зачем? Какой в этом смысл? Ведь за эти годы я изменился, и в наказании, если уж я этого заслуживал, отпала необходимость. Да и неизвестно ещё, кто виноват больше?"
"А может, не изменился всё-таки?.. Изменилась лишь внешняя оболочка", - думал он снова и снова. Вот что хотелось понять, и не удавалось. Не хватало, как говорили древние, "ультима рацио" - последнего довода.
В глубине души Вадим Николаевич иногда казался себе Вадиком, мальчиком из интеллигентной учительской семьи, а не кандидатом филологических наук, вышедшим недавно на пенсию. В такие дни или, правильнее сказать, настроения, он чувствовал себя не только никому не нужным, словно износившийся пиджак, но и совершенно несчастным, не умеющим жить.
Действительно, оставшись без привычного студенческого окружения, без культурных разговоров о жизни, о литературе, искусствах, а теперь, после развала Советского Союза, ещё и почти без средств к существованию, он растерялся, словно был не мужчиной, а мальчиком. Жить на его пенсию и при этом прилично выглядеть стало просто невозможно. Плюс неслыханное унижение, которому подверглась вся интеллигенция Украины: продавщицы овощей в ларьках, девчонки, дрыгающие голыми до пупка ногами в ночных кабаре, парни-"челноки" с "семилеткой" за плечами оказались нужнее государству. Они сейчас - "уважаемые люди". Жульё из акционерных обществ с разъевшимися лицами, похожими на задницы - "деловые люди". А учёные, инженеры, врачи, учителя - никто. Разве это разумное государство, если так перепутало все ценности? К тому же разрыв связей с друзьями и учёными, оставшимися в России, то есть, "за границей", по новому положению вещей. Вся эта путаница, бессмыслица, власть "паханов" и шпаны сделали Вадима Николаевича мрачным и молчаливым. Он на личном примере узнал цену идиоматической фразы "как рыба, выброшенная на песок". Он задыхался в этом песке. Этот песок сыпался ему в душу. Единственным утешением оставалась лишь профессорская квартира в доме с высокими потолками. Вот почему английская фраза "мой дом - моя крепость" тоже стала для него осязаемой. Теперь он ещё с большей радостью понимал, ощупывая взглядом корешки сотен книг, стоявших на полках домашней библиотеки, что они - последнее и лучшее его утешение. В книгах таятся молчаливые рассказы о жизни людей многих столетий, с титульных страниц на него всегда будут смотреть умными глазами писатели многих стран. Сознавать это было приятно. Жена в доме создавала лишь физическое ощущение того, что он здесь не один. От неё вкусно чем-то пахнет, но она - уж так сложилось - не для интересных разговоров, хотя и филолог. Дочь жила своей жизнью, отдельной - у неё давно собственная семья. Короче, находиться у себя дома и читать, прихлёбывать вишнёвого цвета чай из красивого чешского стакана и вспоминать что-нибудь - стало для него единственным отрадным развлечением. Пусть нет общения со студентами и преподавателями, зато нет и тесноты, раздражения из-за сварливых соседей, как было в молодости, когда приходилось жить в коммуналках. Правда, в молодости он, будучи добрым по натуре, не раздражался. А сейчас вот наверняка не вынес бы прежних антисанитарных условий жизни, если сама жизнь и без того сделалась невыносимой. Кругом всеобщее разорение и озлобленность, у каждого главная мысль лишь о том, чтобы прокормиться и не умереть. О знаменитом изречении древних - "мы едим, чтобы жить, но не живём, чтобы есть" - лучше не думать, чтобы не заплакать от другой мысли: кто и за что превратил в животных сразу столько миллионов людей?
В общем, Вадим Николаевич спасался в домашней "крепости" от всего: и от самой жизни, и от горьких мыслей о ней. И вдруг эта встреча с собственной юностью. В Ольге Вишневской он словно увидел своё прошлое. Она, даже не ведая того, заставила его задуматься о таких вещах, о которых он судил прежде только по-книжному, потому что не знал жизни. С беспощадной для себя обнажённостью он понял, что не умел ни жить по-настоящему, ни чувствовать. Его жизнь протекала как бы под красивым прозрачным колпаком, под который не задувало. А за колпаком, сменяя друг друга, проходили какие-то абстрактные люди. Только в своём университете он знал конкретных людей - студентов, преподавателей. Тут жизнь шла красивая, интеллигентная. Умная жизнь. А жизни с тяжёлой работой шахтёров, колхозников, рабочих, с воровством и милицией - а теперь вот и с ежедневными убийствами и самоубийствами, с трупами, которые показывает телевидение - он не представлял, ну её!.. 60 лет он прожил удивительно легко, а потому, наверное, и незаметно - показалось, очень быстро. Видимо, поэтому он и не ощущал возраста. Да и внешне был не стар, не болел никогда. Был свеж, бодр и по-прежнему всё ещё красив. Занимался вместе со студентами греблей на байдарках - на Днепре простор, красота. Поэтому и не состарился. Ну, появилась седина, конечно, небольшие морщины. Так это же ерунда всё. Морщины образовались от южного солнышка, а не от прожитых лет - да и у кого их не бывает?.. Лет 5-7 назад в него ещё влюблялись. И не только женщины средних лет, но и студентки. Жил он, в общем, в своё удовольствие и не заметил даже, как перестал любить жену. Наверное, потому, что никогда в его душе не было дискомфорта - ни ссор, ни ощущения, что хочется развестись, чтобы вырваться из тяжкого плена на лучезарную свободу. Зачем? Рядом всё время были другие женщины, на которых не нужно было жениться - "удобные". Короче, никакого голода по любви он не испытывал, как и житейских невзгод.