Напоив жену отваром, Федор склонял ее к содомскому греху. Вдоволь натешившись, загонял спать на лавку. Утром, коли была ему охота, снова куражился над бедной Аленкой, потом одевался и уходил по делам.
Она оставалась одна в горенке обливаться слезами и смотреть за окно на сосульки.
Свекровь одобрительно кивала: «Молодец какой, учит нерадивую бабу».
Однажды после очередной ночи издевательств Аленка оделась и пошла куда глаза глядят. Никто не спросил ее, куда и зачем.
Она шла навстречу солнцу, сначала на юг, потом повернула на запад. К вечеру, когда длинные тени от деревьев стали сливаться с окружающей равниной, Аленка поняла, что вот – вот стемнает и она останется одна посреди зимней дороги. Куда ведет дорога, она не знала, все равно куда, лишь бы подальше от постылого мужа-изверга и его дома.
– Эй, поберегись! – откуда-то сзади показались дровни. Аленка отпрянула. Лошадь пронеслась мимо, но всадник осадил ее и, дождавшись, когда беглянка подойдет, спросил:
– Куда путь держишь?
– Куда глаза глядят.
– Могу подвезти, если хочешь, тут деревня недалече большая, Устье– Печенгское, там и заночуешь, может кто пустит тебя, горемычную, на постой.
– Пустят, – обрадовалась Аленка, – в Усть-Печеньге меня каждый кустик знает, это моя деревня.
Она села в сани, лошадь пошла вперед хорошей рысью.
– Бредешь-то откуда? – спросил возница.
– Из Павлецова.
– Неблизко, и крюка какого дала!
– Я по солнышку шла, куда оно, туда и я, – сказала Аленка.
– Заблудилась что ли?
– Нет, просто шла куда подальше.
– Выходит, плохо тебе было в Павлецове.
– Выходит, что так.
– От мужа сбегла?
– От него, супостата.
Мужик-возница повернул голову.
– Отчего же, али не мил?
– Мил не мил, а только плетью бил, – произнесла Аленка.
– Может, заслужила?
– Не спрашивай меня, добрый человек, я сей день только свободно дышу, а до того как в остроге была.
– Может, учинила чего?
– Я и сама не знаю.
Аленка вдруг прониклась доверием к этому незнакомому мужику, даже не подумав, что полностью находится в его власти, и стала рассказывать ему про свои сны и постылого мужа-изверга.
Возница слушал, качал головой.
– Так говоришь, во сне к тебе приходил нечистый?
– Да я и сама не знаю, кто это, свекровушка сказала, что он и есть, а кто уж на самом деле, мне не ведомо.
– А давно не бывал?
– С Рождества, как муж принялся меня зельем поить и муками смертными мучить, так и все, исчез кудрявый молодец.
– Так, может, и к лучшему?
– Да где уж, впору руки на себя наложить.
– Это смертный грех!
– Потому и страшуся, гореть в геенне страшно.
– И черти там хвостатые пляшут и жарят грешников на сковородах. Может, и твой кудреватый там же. Вот и встретитесь.
– Смеешься, дядя, а мне не до смеху.
– Смотри, Устье-Печенгское! – Возница привстал в санях, – тебя где высадить?
– У первой избы, я тихо пройду, чтобы никто не видел.
– Скажи напоследок, чья будешь, не признаю я тебя, темно, чай.
– И не надо, ни к чему это, в тягость тебе будет, а так ничего, высадил и все.
Аленка сошла с дровней и тихонько, стараясь попасть ногой на узкую тропку пошла к домам. Возница укатил дальше.
Вот и родительский дом. В зимовке свет. Аленка вдруг поняла, что хочет в тепло и очень голодна. Она дернула за щеколду и вошла в двери.
– Аленушка, деточка! – мать всплеснула руками, увидев на пороге дочь, – откуда ты?
– Из Павлецова.
– В гости? А Федор где, коней распрягает? Не слышно что-то.
– Я одна, матушка.
– Как одна, далече же? Сколько до Павлецова, смекаю, верст пятнадцать будет, не меньше.
– Шла целый день, устала, хорошо возница подвез, а то бы замерзла на дороге.
– Что ж ты так, милая?
– Сбежала я, матушка, от мужа-супостата.
Аленка вытерла слезы и стала рассказывать матери про свои беды-несчастья. Та верила и не верила. В жизни случалось всякое, мужики поколачивали своих жен в сердцах, бывало, и кнутом потчевали, но чтобы так, и для блудного дела! Такого она не помнила.
– Живи пока дома, доченька! – Мать Аленки не знала, что еще сказать несчастной молодухе. – Не объявится Федор, останешься тут, объявится – будем рядить, как дальше быть делу.
Федор появился на третий день, приехал в красивых расписных санях, ради такого дела запряг лучшего воронка. На нем была камчатая рубаха, широкий пояс. Чтобы вся басота была видна, он нарочно расстегнул тулуп.