– Да. Только не в двадцать пятом кабинете.
Я радуюсь: появилась новая тема. Загадочный кабинет, о котором я ничего не знаю, а значит, можно задать нормальный, не глупый вопрос. И я спрашиваю:
– А в каком?
Вопрос доставляет мне такое удовольствие, что я просто млею: у меня с Мариной Станиславовной светская беседа! Про кабинет! Точнее, про номер кабинета.
– Я пока не знаю. Ближе к пятнице скажу. Но ты передай ребятам, чтобы у двадцать пятого никто не ждал.
Вот так поворот! Теперь она еще и просит меня что-то кому-то передать! Я вроде как ее поверенный… Ну или почти. От восторга я краснею и говорю:
– Будет исполнено!
Реплика дурацкая, но не дурная. К тому же учительница снова мне улыбается. Это отличный знак. Мы сближаемся. На самом деле не так уж она мне и не нравится. Она хорошая. Только меня не любит…
Вдруг она говорит:
– Кстати, Витя, я хотела тебе сказать: твое эссе о Пушкине мне очень понравилось. Приятно было его прочитать.
Я чуть не подпрыгнул до потолка. Вот это да! Вот это да-а-а-а!
Тут и кофе подоспел. Она взяла свой стаканчик, сказала:
– Ну все, покидаю тебя.
А я в ответ, все еще думая об ее словах про эссе, как выпалю:
– Ура-а-а!
В тот момент она уже сделала несколько шагов к выходу и обернулась, смерила меня ироническим взглядом.
– Ой, я не то хотел… Я не это имел в виду… Ну, не в смысле ура, что вы…
– Ну да… – она как будто колебалась. – Но прозвучало это…
И она ушла. А я остался стоять. И думать… о том, что я полный идиот.
Слова не давали мне покоя. Целый день я гадал, как бы исправить косяк. Ведь разговор шел как по маслу! Это ж надо было так облажаться в самом финале. Я думал и думал, хотел ей все объяснить, потом решал, что это глупо, потом снова собирался с духом, а потом случайно наткнулся на нее в коридоре. Ну, идем мы почти бок о бок, она поворачивает голову и говорит:
– Я узнала – будем в пятницу в тридцатом кабинете.
– Ясно, – говорю я. Набираю в легкие побольше воздуха и: – Надеюсь, вы не приняли всерьез мое «ура»?
Марина Станиславовна замахала на меня руками.
– Витя!
Я почувствовал, что в очередной раз выставил себя идиотом, и попробовал снова реабилитироваться:
– Просто… – И тут мне вдруг пришло в голову, что ведь на самом деле я и правда не хотел стоять рядом с ней перед кофейным автоматом, на самом деле мне и правда было неловко, на самом деле я и правда хотел, чтобы она исчезла, на самом деле я был рад, когда она взяла, наконец, свой кофе и…
Я смотрел на учительницу, разинув рот, не зная, что сказать.
– Витя, я тебя поняла, – сухо произнесла она.
– Хорошо, – я замолчал.
А что тут еще скажешь? Она меня действительно поняла…
Это такая мелочь
– Да не переживай ты так. Это такая мелочь!
Эту фразу я слышу почти ежедневно, и притом от всех подряд. Учителя так говорят, родители, друзья. Просто я часто переживаю. Иногда действительно из-за мелочей, а иногда, наверное, не совсем. Например, я переживаю, что не нравлюсь нашей учительнице Марине Станиславовне. Папа говорит – это мелочь. Вроде бы папа прав. Закончу школу и забуду об этой училке. Да и сейчас она ничего плохого мне не делает. Но ведь это моя жизнь, часть моей жизни. Это человек, которого я вижу каждый день и чье настроение на меня влияет. Когда кто-то, даже кто-то незначительный, да хоть водопроводчик! – у нас постоянно проблемы с горячей водой, – делается постоянным участником твоей жизни, это… становится важным. Потому что… а кто еще важен? Королева Англии? Президент Трамп, которого я в жизни не увижу? Ну, глобально, конечно, да. Но не эти люди учат меня в школе, ставят мне оценки, налаживают мне горячую воду, смотрят на меня косо или с улыбкой, хвалят меня, радуют или огорчают…
Если вдуматься, то все, что мы называем мелочами, – потолок после дождя протекает, насморк, повздорил с приятелем – важнее, чем глобальное потепление и война в Сирии. Нет, серьезно! Папа приходит домой понурый не потому, что где-то на другом конце света бомбу взорвали, а потому, что ему начальник нахамил, зарплату понизили и к тому же папа зверски проголодался. И последний пункт вообще самый важный, если быть до конца честным.
Если продолжать быть честным, то во вселенском философском масштабе войны, бомбы, международные конфликты, нищета и болезни тоже мелочи. Потому что в конце концов все умрут и все будет неважно. Вот какой я умный.
На этой оптимистичной ноте мой мыслительный процесс прервал папа. Он впервые за год вернулся домой с букетом ирисов. Это был огромный букет без упаковки. Просто стебли перехватили белой лентой. Мама вышла из спальни и буквально запрыгала. Рот до ушей.