Тут не было голофото Галлахера, одного или с другими офицерами, или обычной глупой и омерзительной голографии своего первого меха. На стенах не было даже карт. Всё помещение сияло белизной, и её нарушали только впечатляющий письменный стол красного дерева и буковый шкафчик для хранения документов справа от него.
Всмотревшись в Галлахера, она не могла отделаться от мысли, что эта безликость комнаты была воплощением самого человека. Он был просто ещё одним муравьём, не приносящий никакой пользы, кроме того, что без вопросов подчинялся её приказам. Он был худощав, почти костляв, с лысиной, которую тщетно пытался скрыть, зачёсывая несколько сальных прядей своих волос наверх.
Галлахер быстро поднялся, обошёл вокруг стола и отвесил поклон, достойный самого умелого придворного:
– Ваше высочество, я прошу прощения за задержку, но это было неизбежно. Ваш визит – большая честь для меня. Что может ваш скромный слуга сделать для вас?
Его слова струились как шёлк, но были так же пусты, как его маленькие глаза, смотревшие на неё почти с голодом.
Катрина бесстрастно изучила его, ей казалось, что он похож на неуклюжую марионетку, только ожидающую того, когда она потянет за её нити. Под её твёрдым взглядом, рядом с его правым глазом началось лёгкое подёргивание, а на широком лбу появилась испарина. Он знал, что лучше больше ничего не говорить.
Она позволила тишине потянуться ещё немного, чтобы он помучался неизвестностью, и села. Хотя они оба знали, что Саймон всегда имел менее выгодное положение, её иногда развлекал процесс причинения ему неудобств, как и его тупость.
Наконец она прервала молчание.
– Где маршал Маккарти?
Галлахер попытался украдкой смахнуть пот со лба, и произнёс голосом чуть более нервным, чем обычно:
– Он будет тут очень скоро, хотя я не знаю, зачем он вам понадобился.
Катрина посмотрела на него ещё более строго, и он едва инстинктивно не попятился. Нервный тик демонстрировал, что он опять вышел за рамки допустимого этим вопросом. Слишком много вопросов – и она вышвырнет его. В конце концов, даже тряпки изнашиваются.
– Эта война близится к завершению, маршал. Мой брат отступил назад и был разбит, и я полагаю, настало время разобраться с насущными проблемами на нашей собственной территории.
Галлахер внезапно стал выглядеть, будто собирался проглотить какие-то очень опасный яд, но всё равно ответил:
– Ваше высочество, Виктор, может, и исчез из поля зрения, но я бы не сбрасывал его со счетов пока. Как ваше высочество неоднократно замечали, у него нет вашего политического таланта, но он военный человек. Пока мы не увидим его остывающее мёртвое тело у наших ног, я не думаю, что будет мудро считать, что мы больше никогда не увидим его.
Катрина приподняла одну бровь, и Галлахер шумно сглотнул. Ей было интересно, откуда у него взялась эта неожиданная отвага. Он никогда так с ней не разговаривал до этого.
– Я не сказала, что с войной покончено. Я сказала, что она близка к завершению, – она положила свои руки на ровную поверхность его стола. – Вы правы, что мой брат великолепный солдат. Возможно, лучший со времён Александра Керенского, но куда привело его солдатское поведение? – она сделала паузу для эффекта, глядя в глаза Галлахера. – Он по глупости попытался сунуться в мой мир, мир политики, и я показала ему ошибочность его путей. Показала способом, который, я полагаю, раздавил его полностью. Да, он хороший солдат, но он мало себя ограничивает, и это его слабость. Он не перенесёт этой неудачи, генерал. Я знаю своего брата слишком хорошо. Что до его остывающего тела, я буду более чем счастлива вогнать кол в его сердце, когда оно будет тут. Он возвращается из мёртвых слишком часто.
– Но я пришла сюда не разговаривать о нём, – продолжила она. – Я верю, что пришло время продемонстрировать одному моему дворянину, что я правитель Федеративных Солнц, а послушание и преданность от него не просто ожидаются, а требуются.
Галлахер понимающе кивнул:
– Вы говорите о Танкреде Сандовале?
Катрина насмешливо фыркнула, и мягко хлопнула по столешнице.
– Об этом выскочке? Ну, нет. Это битва между ним и его отцом, и я уверена, что она не перерастёт во что-то большее. Нет, я говорю о намного большем источнике неприятностей.
У Галлахера на лице медленно проявились мрачные мысли, и несколько ударов сердца в помещении висела тишина. Он, очевидно, имел что сказать, и Катерине было интересно, хватит ли у него характера высказаться. К её удивлению, он прокашлялся и заговорил голосом звучащим так, будто он старался поднять боевой мех голыми руками.