Злобин Анатолий
Наводка на резкость
Анатолий Павлович Злобин
Наводка на резкость
Городские монологи
1
Согласно расписанию рейсов снова поступаю в распоряжение героев. Сначала они владеют моим воображением, захватывая его самим фактом собственного существования. Затем начинается испытание чувств, в худшем случае проверка на интеллект. Сколько бы я ни пытался быть умозрительным, мне не удается. У чувства есть то невосполнимое преимущество, что оно всегда субъективно и первое впечатление может оказаться решающим, вот почему стоит приберечь его до лучших времен.
Зато дальше само пошло. Не успел оглянуться, как ты уже в плену собственных впечатлений. Домашние заготовки не пригодились.
Я приземлился на эту землю - и больше не принадлежу себе. Вручив отвлекающий букет благоухающих гвоздик, герой тут же хватает автора мертвой хваткой за руку, чтобы вести его по тропам своей приукрашенной судьбы.
На бетонных плитах совершается заранее отрепетированный парад персонажей. Осталось последнее мгновение до решающего выбора, не мне принадлежащего: еще можно ускользнуть в соседний ряд, спрятаться за могучие спины товарищей - но уже уверенный голос дает завершающую команду:
- В шеренгу, друзья, в шеренгу! Взялись за руки, пошли на меня.
Современный летописец не утруждает себя муками слова. Достаточно нажать кнопку, творя застывшее изображение эпохи, и назавтра оно размножится миллионным тиражом на первой полосе с незатейливой виньеткой подписи, что-нибудь этакое: "Первые минуты на гостеприимной волгодонской земле". Кнопочное искусство защищает себя полным совпадением с действительностью.
Но кто же все-таки ведет инсценировку? Кто возьмет меня за руку, совершив окончательный выбор? Судя по всему, ныне творческие браки действительно совершаются на небесах, ибо сценарий встречи разработан и утвержден в высших инстанциях и потому подлежит неукоснительному исполнению.
Но знают ли они, кого выбирают? Что здесь от инсценировки, что от интуиции?
Рыжеволосая головка мелькнула под острым углом к моему шагу, зацепив меня локоном и хрупкими фиалками, неслышно прилипшими к руке. У рыжей головы немыслимые ноги и бежевая юбка с боковым разрезом, уходящим в бесконечность. И тут же исчезла, оставив за собой звуковые следы в виде шепота:
- Зоя. Я живу на третьем этаже, квартира номер пять.
Вдогон надвигается нога в полосатой брючине с резко выраженной складкой и модным тупым носком башмака, успевшим несколько запылиться под местными ветрами. В такт движению ноги возникает рука с раскрывающейся ладонью.
- Григорий Сергеевич. Если вы не возражаете, я буду вашим гидом средь наших металлических джунглей.
- Теперь по группам, лицом ко мне. Разговаривайте, улыбайтесь друг другу, беру вас крупным планом.
Коверкаем лица в надежде придать им наиболее благоразумное выражение, с любовью смотрю на героя, одновременно и незаметно косясь на фотокамеру.
Вот кто наш истинный властитель. Все наше поведение на бетонных подмостках аэродрома определяется неутоленным желанием: какими бы мы хотели выглядеть в глазах других, выставленные перед вечностью с выдержкой в одну двухсотую долю секунды. Наводка на резкость совершается автоматически.
Трехглазый летописец взмок от напряжения, но продолжает стараться, сопровождая свою работу натужным пощелкиванием. Солнце печет, создавая искомый контраст света и тени.
Энергично работая локтями, к объективу протискивается молодая женщина в оптимистичных кудряшках. Первым на поводке ее красноречия оказывается розовощекий здоровяк из старшего поколения акселератов.
- Познакомьтесь, пожалуйста, Петр Григорьевич Пономаренко.
Поводок знакомства кажется нескончаемым.
- Леонид Иванович...
- Валерий Григорьевич...
- Александра Ивановна...
Следую сквозь строй героев, к которым отныне приговорен вышестоящими инстанциями.
- Станислав Александрович...
- Галя и Наташа.
- Николай Иванович Рулевский, мы, кажется, знакомы?
- Меня зовут Инкогнито. Но вы меня сразу узнаете, ибо я требую для себя места в следующей главе. Если вы хотите знать правду, слушайте меня. И только меня!
- Прежде должен выступить я, ибо у меня план горит, мы обязаны выявить причины и во всеуслышание заявить о последствиях. Личное потом...
Кто говорит? Я оглянулся в поисках голосов, но кругом меня сплошь ворох приветственных шумов, иллюстрируемый улыбками, протягиваемыми руками, шелестящими на ветру призывами, среди которых выделялся самый радостный: "Добро пожаловать на донскую землю".
Чуть ниже стояло: "Вход по пропускам".
Значит, я слышал внутренние голоса моих героев?
Меня отвлекла очередная команда:
- По машинам, товарищи, по машинам, нас ждут голубые дороги.
Меня влечет вперед уверенная рука, но я уже запутался, кому она принадлежит. Не все ли равно: передняя рука обязана знать, что хочет задняя.
Прощай свобода! До последней страницы я уже не принадлежу себе. Иные силы властвуют надо мной.
Герои со мной не церемонятся. Я должен выслушивать и запоминать их самые интимные тайны, предварительно дав расписку в неразглашении их чувств. Я выступаю судьей в их раздорах, где они пытаются доказать свою правоту ссылками на меня, о которых я и слыхом не слыхивал. Они самовольно составляют распорядок моего времени на неделю вперед, записывая на 7.20 утра посадку дерева в парке Дружбы, а на 20. 30 поход на бахчу, затаскивая меня в такие железные дебри, из которых нет обратного хода, ну, зачем мне обечайка? Что я обечайке?
Но они неугомонны. Имя им - гегемон. Даже у генерального директора прием по личным вопросам раз в неделю: понедельник, 16. 00. А ко мне идут в любое время с любой заботой, по любому поводу, не заботясь о предлоге. Я должен стать последней инстанцией, к чему я вовсе не приспособлен.
- Жду вас завтра в 6 утра. Машина за вами придет.
А если я люблю ходить пешком? Увы, моего гегемона это не волнует. Он интересуется только собой.
- Так что вы мне скажете: уехать или остаться? Остаться или уехать? Как вы скажете, так и будет.