Спроси человека, которому нечего скрывать: «Когда ты пришел в тот день с работы?» Он бы ответил: «Пришел, как обычно, в час». Сказал бы правду.
Пришел в час? Но минут за тридцать — сорок до твоего прихода домой в Тучковом переулке тяжело ранили и ограбили кассира. Неужели ты ничего необычного не заметил?
Честный человек сказал бы: «Конечно, заметил. В переулке стояли милицейские машины и «скорая помощь» (ну, положим, «скорая» могла уже и уехать…), было много народу. Что-то произошло. Потом я узнал…»
А если бы честный человек шел с набережной, он, наверное, тоже увидел бы милицейскую машину. Или людей с собакой во дворе. Если бы там не увидел — обратил бы внимание на машины и людей в переулке, уже придя домой. Окна-то выходят прямо на место происшествия!
Корнилов вздохнул.
Значит, Игнатий на эти вопросы отвечать не хотел и потому отделался общей фразой: «Мы с мамой днем на работе». Выходит, сказал неправду. И эта его неправда помогла сейчас Корнилову понять, что он, как минимум, видел нападение на кассира, но почему-то усиленно скрывает этот факт. А неправду говорить всегда труднее — надо слишком многое держать в уме, напрягаться.
Правду говорят не задумываясь…
Корнилов дописал на листке бумаги: «Проверить в техникуме, когда ушел Казаков».
Умолчание, маленькая ложь внука давали подполковнику повод внимательнее отнестись к подозрениям старика. Оставалось уточнить расхождение во времени.
Бывает так: привяжется, словно репей, какой-нибудь нехитрый мотивчик или несколько бессмысленных слов из песни — и целый день никак от них не избавиться. Делаешь серьезное дело, и вдруг, в самый неподходящий момент, они готовы сорваться у тебя с языка.
Чем бы ни занимался. Корнилов, его неотвязно преследовала мысль об этой путанице со временем. Мог быть Казаков-младший сообщником Самарцева или нет? Если он пришел домой без двадцати двенадцать — значит, нет. Не мог! И тогда все подозрения старика, все его неясные предчувствия — ерунда, бред!
Без десяти одиннадцать подполковник не вытерпел и поехал в Тучков переулок. «Еще один детальный разговор со стариком не помешает, — подумал он. — В конце концов узнаю, по каким часам он заметил время. Может быть, это какие-нибудь архиерейские часы, которым и верить-то нельзя?» Перспектива вспугнуть своим приходом Игнатия не волновала Корнилова. Он всегда твердо верил в то, что испуганный преступник скорее обнаружит себя, наделает глупостей. Да и по времени младший Казаков должен был читать лекции в техникуме.
Дверь Корнилову открыла пожилая женщина в строгом черном платье с белым воротничком. Корнилов назвал себя. Женщина кивнула:
— Да, я знаю, что вы были у нас. Что-нибудь случилось?
У нее было бледное, усталое, встревоженное лицо.
— Нет, не беспокойтесь. Я прошлый раз беседовал с Григорием Ивановичем… Он нам очень помог, — сказал Игорь Васильевич. — Осталось кое-что уточнить. А вы его дочь?
Женщина кивнула.
— Меня зовут Анна Григорьевна. Приболела сегодня. Погода такая переменчивая. А у меня давление… Да вы проходите, проходите. Сейчас узнаю, не спит ли папа. Я ведь только что с работы. Еще не заходила к нему.
Оставив Корнилова в большой комнате, она прошла к отцу, плотно притворив за собой дверь. Минуты через две она позвала подполковника:
— Папа вас ждет.
Дед опять сидел у окна, спиной к дверям. Но Корнилов видел его лицо, пытливые, глубоко посаженные глаза и чуть перекошенный приоткрытый рот. Григорий Иванович следил за подполковником через огромное, в резной черной оправе зеркало. В зеркале отражались книжные шкафы, гравюра, висевшая над диваном, и часы. Они показывали без пятнадцати час…
«Ну вот, твои часики, дед, и подвели тебя! — подумал Корнилов. — Не мог же я сюда ехать час пятьдесят минут! Ведь явно врут!» Он обернулся и несколько секунд смотрел на часы в замешательстве, а потом рассмеялся — на часах было одиннадцать пятнадцать!
Старик развернул свою коляску и смотрел на подполковника с изумлением.
— Здравствуйте, Григорий Иванович! — весело сказал Корнилов. — Я, наверное, изрядно надоел вам? Извините великодушно.
Старик молча показал ему на стул.
— Так в какое время пришел домой ваш внук, Григорий Иванович? В тот день, когда кассира ограбили!
— Без двадцати двенадцать… — растерянно прошептал старик.
— Вы что ж, специально заприметили время?
— Да как вам сказать… Не специально. Дверь хлопнула — а я посмотрел на часы. Машинально.
— А что на улице происходило? Вспомните поточнее.
— На улице уже толпа собралась… — Старик повернулся к окну, внимательно разглядывая пустынный переулок, словно восстанавливая в памяти события того дня. — Милиция…
— Григорий Иванович, а сейчас сколько времени?
— Сейчас? — Старик бросил взгляд в зеркало, но потом повернулся к часам.
— Одиннадцать двадцать.
— А в зеркале, в зеркале? — попросил Корнилов.
Старик недоверчиво посмотрел на Корнилова, потом скосился на зеркало.
— Двенадцать сорок. — На лице его отразилась мучительная работа мысли, рот приоткрылся еще больше. — Вы думаете, — сказал он, — что я…
Игорь Васильевич молчал, внимательно наблюдая за Казаковым.
— Может быть. Может быть… Я так волновался. — Он снова бросил взгляд на часы, а потом посмотрел на них через зеркало.
— Я сказал «без двадцати двенадцать», а было двенадцать двадцать. Ну конечно.
— Нападение на кассира совершено в двенадцать пять. Падая, девушка ударилась рукой о камень, и часы стали… Ваш внук пришел домой через пятнадцать минут.
Старик кивнул. На лице у него было написано огорчение.
— Григорий Иванович, теперь о вашем внуке. Ведь одних совпадений мало, чтобы заподозрить близкого человека в преступлении. Вы думаете, что он способен на такое?
Старик молчал, склонив голову и не глядя на подполковника. Корнилову показалось, что Григорий Иванович не понял его.
— Игнатий Борисович способен совершить преступление?
— Способен, — тихо пробормотал Казаков. — Если он способен отложить трояк из моей пенсии, он преступник.
«Ну вот, — вздохнул Корнилов. — Опять семейные дрязги».
— Он жадный. А прочности в нем нет! Дочь с покойником мужем виноваты в этом. Я плавал, годами не бывал дома. Поздно заметил… С пяти лет Игнашка складывал гривенники в копилку. Ему хотелось накопить сто рублей. Спросите зачем? Да ни за чем… Просто так. Ведь у него все было! Чтобы поскорее накопить, он говорил матери: «Хорошо бы Дед Мороз принес не игрушки, а десять рублей!» И Дед Мороз приносил! Вырос — книжки мои тайком стал букинистам сплавлять. Игнашка завистливый. Ему всего хочется. А вы спрашиваете — способен ли… Жадный да завистливый на все способен.
«Ну нет, здесь ты, старик, через край хватил, — подумал Корнилов. — Если бы все жадные воровать стали — конец света!»
Он поднялся и протянул старику руку:
— Желаю вам, Григорий Иванович, поскорее поправиться. Спасибо за помощь.
— А вам — шесть футов под килем! — пробормотал старик.
Анна Григорьевна поджидала Корнилова. Как только он вышел от старика, она поднялась и спросила:
— Отец вас не очень утомил?
— Это я его утомил. Второй день допекаю своими вопросами.
— Ну что вы, отцу приход нового человека — как подарок. Все время один, один.
Анна Григорьевна стояла перед Корниловым, маленькая, ссутулившаяся.
— Может, вы присядете на минутку? — вдруг сказала она просительно.
Корнилов кивнул.
Они уселись друг против друга.
— Отец серьезно болен, — начала Анна Григорьевна и тяжело вздохнула. — Инсульт его доконал. Слава богу, теперь действует рука…
Она внимательно посмотрела на Корнилова, словно искала сочувствия.
— Со стариком нелегко. Он стал совсем как ребенок. Постоянно обижается, и без всякого повода. Иногда неделями не разговаривает. Не напишет ни строчки… С ним нелегко, — повторила Анна Григорьевна, покачав головой. — Посудите сами — потребовал поменять квартиру. Чтобы из его комнаты был вид на Неву. Попробуй найти такой обмен! Легко сказать — с окнами на Неву! — В голосе женщины чувствовалась обида. — Нам только и переезжать с нашим неподъемным хламом. — Она обвела глазами комнату.