Так появился Камбиос.
Но человек по-прежнему зависел от плетения Фирмоса. По-прежнему чувствовал смену времен года и восход солнца, питался семенами трав, просил любви у собак, подкреплял силы молоком коров и коз. Однако ему уже никогда не стать единым с Фирмосом и не испытать истинного счастья. Не разделять восторга ветра, подобно парящему краснокрылому ястребу, и не обонять идущих мимо лесных животных чувствительным заячьим носом, и не внимать стуку братьев-муравьев в их курганах или пению листьев белого тополя, когда те становятся золотыми, а белые сучковатые стволы – алыми.
Соппрос верил, что людям слишком не хватает Фирмоса – и потому наша гордыня столь велика. Лишь живя в гармонии с Фирмосом, может человек обрести мудрость. Энруксос. так Соппрос это называл. Пустить корни. Погрузить пальцы ног в землю – и стать единым с Фирмосом.
Поэтому Соппроса почти всегда изображали босым. Энруксос. Укоренившийся.
Когда я прочел сочинения Соппроса вслух отцу в библиотеке, очарованный этим новым объяснением моей растущей любви ко всем зеленым и диким созданиям и моим времяпрепровождением с Деллакавалло, отец обменялся косым взглядом с Каззеттой, который маячил поблизости, словно затаившаяся чума, перебирая книги на полках.
Отец сказал, что Соппрос, по крайней мере, отчасти прав, поскольку все люди выходят из земли – и все возвращаются в нее.
– И вода в наших венах соленая, как царство Урулы, – добавил он. – Поэтому мы определенно являемся частью великой сети богов, и об этом стоит помнить.
– И все же, – откликнулся Каззетта, закрывая книгу и ставя обратно на полку, – человек, который собирает орехи и ягоды, чтобы прокормиться, и разгуливает босиком, проживет недолго, когда явится человек с кованой сталью, одетый в шкуры животных. А потому, быть может, сеть богов не так важна, как думает Соппрос.
– В любой идее есть мудрое зерно, – заметил отец. – Альтус идеукс[27], не так ли?
Каззетта согласно цыкнул зубом.
– Любой, кто желает показаться мудрым, говорит, что обрел некую альтус идеукс. Гарагаццо скажет, что Слава Амо есть путь к просвещению, в то время как Аган Хан скажет, что нельзя добиться власти без силы оружия. Мерио скажет, что острый разум есть путь к величию. А ваш пустивший корни друг Соппрос скажет, что нужно отправиться в лес, прислушаться к птицам и деревьям и зарыться пальцами ног в землю.
– А что думаете вы? – спросил я.
– Я думаю, что мудрость одного момента есть глупость другого. Если вам очень повезет, вы отыщете крупицу мудрости, как птица каури находит изумруд, а если вы поистине мудры, то поймете, когда выбросить эту драгоценность, будто простую стекляшку.
– Но как мне это понять?
– Если бы мудрость давалась легко, мы все были бы мудры. А теперь идемте. – Каззетта поманил меня за собой. – Вашему отцу нужно работать. Я покажу, как приготовить яд, который сделает язык черным и убьет человека в течение часа.
– Значит, это ваша мудрость? Яд?
Он натянуто улыбнулся:
– Най. Моя мудрость – молчание. Яд – лишь инструмент. Идемте.
Но я все равно считал, что в идеях Соппроса есть нечто очень мудрое. Фирмос манил меня. Фирмос был радушным, в отличие от наволанской политики. Дерево, шелестящее на ветру, не лгало, облака не лгали, лесной олень не лгал, цветы, раскрывавшиеся навстречу солнцу, не лгали. Даже в коварстве – ведь лиса хитра – было нечто истинное, веритас[28] глубже, чем глубочайшие корни высочайших деревьев. Фирмос говорил на языке, не похожем ни на один из диалектов Амо. В отличие от человеческих языков, он не лицемерил.
В Фирмосе Соппроса я чувствовал себя уютно, его речь была мне ясна. И, дав имя тому, что я любил, я смог лучше видеть его влияние на мою жизнь.
В отличие от боя на мечах или поиска лжи в письме из Хура, у меня хорошо получалось охотиться с Аганом Ханом. Я прекрасно находил следы. Мог проследить за самым скрытным существом. Различал шорох фазана и медленное дыхание оленей, наблюдавших за нами из подлеска.
Но, несмотря на мои таланты, Аган Хан приходил в отчаяние от моей неспособности убить дичь.
«Ты слишком мягок, парень», – посетовал Аган Хан, когда я не смог застрелить оленя с роскошными рогами.
Заметив оленя, когда он пил у ручья, мы весь день выслеживали его, безмолвно перемещаясь по лесу, а потом тихо обошли кругом с подветренной стороны – долгий процесс, поскольку зверь был насторожен и мудр и пережил множество охотничьих уловок.
И все же в последний момент, глядя вдоль длинного древка арбалетной стрелы, я не нажал спусковой крючок. Момент был упущен, и олень исчез, перепрыгивая поваленные деревья. Найти его нам уже бы не удалось.