В ответ Челия только рассмеялась.
– Терци абакасси, сенци гаттименси.
Трое счётов, но нет мозгов. Или, точнее, нет кошачьих разумов. Сенци гаттименси. История из нашего детства.
Мерио грозно посмотрел на нее, но она лишь подмигнула мне и вновь произнесла:
– Терци абакасси, сенци гаттименси.
– Я и в первый раз тебя услышал, – проворчал я.
Она начала мурлыкать мелодию, потом запела:
– Я не трое счётов и не три кошки, – перебил я. – Меня ждет серьезная работа.
– Ай, маэстро Не-Три-Кошки! Итак… – Она забрала у Туллио стул и подтащила его к моему столу. Уселась. Переплела пальцы и положила на них подбородок, изображая серьезность. – Какое еще дело заставляет нашего молодого Быка считать, что ему необходимо испортить этот весенний день?
– Ну, я должен написать письмо нашему капо ди банко[32] в Торре-Амо и пригласить его отправиться на север в честь моего дня имени. Я должен польстить ему и навести на мысль, будто я тот человек, которого он сможет уважать, когда мой отец отойдет от дел.
– Но его щека уже отмечена твоим отцом. К чему льстить?
– Мерио говорит…
– Дружба не менее могущественна, чем деньги и договоры. – Мерио наставительно поднял палец. – А иногда более могущественна, сиа. Слова, которые человек произносит, пачкая свою щеку, подобны сухим пустынным ветрам Зурома, если он не смочит их кровью своего сердца.
– Сиа Наветта говорит, что любое слово мужчины – лишь сухой ветер, – возразила Челия. – Это в лучшем случае, а скорее – ветры из задницы.
– Сфай, сиалина! Вы слишком молоды, чтобы видеть мир в столь мрачном цвете!
– Этот человек, Филиппо, – продолжил я, – судя по всему, любит шутки про шлюх и священников. Он их собирает и обменивает.
– И про козлов, – добавил Мерио. – Не забудьте, что особенно ему нравится про козлов.
– И про козлов.
– Какой очаровательный мужчина. – Челия задумалась. – Тогда расскажи ему историю про нашего каноника Гарагаццо. Что-нибудь про религиозного толстяка, который заставляет монашек вылизывать складки жира на его животе.
– Это богохульство.
– Вовсе нет. Все монашки об этом твердят. Говорят, что его складки воняют, как бани Скуро. Уверена, ты можешь добавить что-нибудь про козлов и не погрешить против истины. – Челия вновь занялась Ленивкой. – То, что Давико назвал тебя Ленивкой, – настоящее преступление, – заворковала она, энергично почесывая собаку. – Ужасная клевета про такую хорошую девочку. Хорошую девочку, которая только и хочет, что бегать на воле и играть, вместо того чтобы сидеть здесь, в темноте, среди гроссбухов и чернил.
Хвост Ленивки застучал сильнее. Она посмотрела на меня с отчаянием.
– Знаешь, она больше ни для кого так не делает. Даже хвостом не виляет.
– Если бы ты ее не пленил, она бы вмиг стала моей, – заявила Челия, продолжая чесать. – Она хорошая девочка и чует мое чистое сердце.
– Она чует, что ты скормила ей под столом мантольскую ветчину двенадцатимесячной выдержки.
– Снова клевета, – проворковала Челия, еще активней почесывая собаку. – Я встану на защиту твоей чести, о дражайшая Ленивка!
И с этими словами она вскочила и выхватила перо из моей руки, прежде чем я успел ее остановить. Потом отпрыгнула, стремительная и хохочущая. Я бросился за ней.
– Идем со мной, Давико! Идем вместе с госпожой Ленивкой! Золото обесценится! Города падут! Скипианцы ограбят тебя поутру! Мы все станем пылью на драконьем глазу твоего отца! А завтра Шеру отчеканит новую порцию своих проклятых монет, и тебе придется снова все пересчитывать, пока твой капо в Торре-Амо видит сладкие сны про козлов!
Ленивка, пыхтя, смотрела на меня жалостливыми, умоляющими глазами, виляя хвостом так сильно, что ее крестец дергался из стороны в сторону.
Я снова попробовал отнять перо, но Челия спрятала его за спиной. Я обернулся за помощью к Мерио, однако тот замахал руками, шутливо сдаваясь.
– Эта юная сиа мне не по зубам, Давико. Идите и наслаждайтесь жизнью. Скоро вы станете мужчиной, и ваши обязанности возрастут. Думаю, сегодня счёты могут подождать.
– Ты дерешься нечестно, – проворчал я.