Несмотря на прекрасный день, Аган Хан был настороже. Он выезжал вперед, затем возвращался в хвост кавалькады, чтобы узнать, не следит ли кто за нами. Ему помогали два стражника: Полонос, который часто сопровождал меня в полевых вылазках с Деллакавалло, и его брат Релус. Они были грубыми людьми, привычными к жестокости дикой Ромильи, где мелкие аристократы и самозваные герцоги подчинялись только законам меча и огня, а не книги, пера и гильдейских литиджи. Они были чрезвычайно быстры с мечом, но также – вопреки своим варварским корням – добры.
Я видел, как покрытый шрамами Полонос покупает яблоки для маленьких попрошаек на Куадраццо-Амо, а потом, сидя на ступенях катреданто, режет фрукты и раздает их с хрустящим черным хлебом и горьким пардийским сыром. Он и Релус ели вместе с детьми, которых не пугали лица воинов со сломанными носами. Яблоки почти тонули в огромных мозолистых ладонях. Когда я спросил об этом Полоноса, тот фыркнул, немного оскорбившись:
– Я же не какой-то боррагезец!
И потом более серьезно добавил, что в детстве им с Релусом часто приходилось выпрашивать хлеб, а в ответ получать удары.
Когда мы ехали через город, Полонос отставал, а Релус отправлялся вперед. Они вместе с Аганом Ханом выбирали маршрут случайным образом, никогда не повторяя тот же путь по узким, гулким улочкам.
Когда я был моложе, я не понимал их опасений и однажды пожаловался отцу на все эти повороты и петли. Отец в ответ привел меня к реке, откуда вытаскивали труп.
Мадрико ди Джибберти, второй сын этой семьи.
– Это сделали Варрасоза, – объяснил отец. (Релус и Полонос стояли рядом с нами.) – Видишь, сколько раз его ударили ножом?
Я видел. Удары пришлись в голову, и туловище, и руки, и ноги, словно он был набитым чучелом, которое Аган Хан использовал на тренировках с мечами, а не жертвой убийства. Алые рваные раны зияли, как разинутые рты. В них извивались угри и другие рыбы.
– Он отослал стражу, потому что отправлялся на свидание с женщиной и не хотел сплетен, – сказал отец. – А Варрасоза этим воспользовались, поскольку разозлились из-за утраты контроля над торговлей шелком. Не имеет значения, что у тебя нет врагов. Ты должен понять, что их предостаточно у меня. Должен понять, что главную угрозу для нас представляет то, чего мы не видим и не ждем. Мадрико любили все, кого он знал, а теперь он мертв. Потому что ему не хватило здравомыслия опасаться невидимого. – Отец коснулся глаза. – Нас уничтожает то, чего мы не видим. Итак, ты видишь Мадрико?
Я молча кивнул. Я знал Мадрико. Он был полон жизни, всегда смеялся. Челия говорила, что его глаза улыбаются, и я бы не смог придумать лучшего описания. Он источал веселье, и я радовался, увидев его на празднике, или танцах, или ужине. Однажды он подарил мне шоколадку знаменитого чокколатисто Этруаля. На шоколадке была выбита скопа – герб Джибберти, – а внутри чередовались слои начинки из лесного ореха и малинового джема. Мадрико сказал, что Этруаль потратил целый день, чтобы изготовить всего несколько штук, и потому я должен наслаждаться каждым кусочком. «В точности как жизнью! – сказал он. – Наслаждайся ею!»
После чего рассмеялся и дал мне еще одну шоколадку.
А теперь он превратился в мокрый, израненный бледный труп. Его лишили жизни. Нет, этого описания было недостаточно. Мадрико был моим первым трупом. Понимаете, не первым человеком, чью смерть я видел, потому что, разумеется, я видел, как вешали воров, как людей протаскивали по улицам или обезглавливали за измену, а нериса релиджиа[34] сжигали живьем. Но он был первым убитым, кого я знал лично, а потому отсутствие жизни было вопиющим. Мадрико стал… пустым. Я долго смотрел на него, на эту пустоту.
И больше ни разу не предлагал поехать куда-нибудь без Агана Хана или других стражей и не выбирал новые пути.
– Я хотела спутника, – сказала Челия, прервав мои раздумья, – а не мыслителя, предающегося раздумьям о свете Амо.
Только что подъехавший к нам Полонос с улыбкой проговорил:
– Но наш Давико очень задумчивый. Сфай! Вы нарушили его мистические размышления.
Челия показала ему язык.
Я попытался улыбнуться, но воспоминание о Мадрико не отпускало меня.
– Если все время нужно высматривать невидимую опасность, как вообще жить?