Как ни был я напуган, как ни велика была опасность привлечь к себе внимание духов, таинственные события на Кабз-мазаре заставили меня остановиться. Да, да, остановиться прямо против хауза, где крестьянин ослаблял подпругу у серой лошади и где уже собирались невидимые существа, творящие чудо. Впрочем, что значит невидимые. На моих глазах к хаузу прилетели воробьи и, оживленно чирикая, стали прыгать около коняги, как раз с той стороны, где у нее находился хвост. Лягушки, правда, не повылазили нз хауза, и мыши не сбежались, хотя могли и сбежаться, — разве увидишь их с дороги? — до хауза шагов пятьдесят, небось, а то и все сто. Мне их не было видно, а они меня узрели. Я не воробей и не лягушонок, голова торчит выше изгороди. Тут не только прозорливый дух, самый последний слепец заметит.
События, между тем, разворачивались, как им и положено, по всем колдовским правилам. Взяв лошадь под узду, крестьянин совершил с ней круг по берегу хауза, один и второй, потом остановил ее и принялся тихонечко посвистывать, понуждая конягу облегчить себя. Лошадь повела ушами, помахала хвостом, разгоняя воробьев, но того, чего от нее ожидали, не сделала.
С исцелением пока ничего не получалось.
Шейх, худой, сгорбленный старец, почесал свой острый, едва прикрытый несколькими волосинками подбородок и изрек:
— Яд входит легко, а выходит трудно. Черная сила держит его. Гоните, гоните лошадь, не давайте ей останавливаться. Если семь кругов не помогут, то помогут семьдесят.
Крестьянин покачал головой: то ли поверил шейху, то ли нет, но совет принял. Снова новел свою «серую» вокруг хауза. Воробьи полетели следом. Теперь без хлопотливого чириканья. Шествие было унылым.
«Может, это просто воробьи, а не духи, — подумал я. — Что-то странно ведут они себя, ни один на моих глазах не превратился ни в ангела, ни в джинна. Чирикая и перескакивая с места на место, не сотворишь чуда. Превратились хотя бы в ворон или лягушек, или змей, сбросили бы с себя глупые серые перья. Так нет же, как было восемь воробьев — я сосчитал их сразу, — так восемь и осталось.
Обыденность событий меня, скажу прямо, разочаровала. Никакой таинственности, никакого волшебства. Да и разговор, который произошел после седьмого круга между дехканином и шейхом, был скучным.
Дехканин, вытирая пот со лба, сказал:
— Таксыр, господин мой, не ошибся ли я, отсчитывая повороты?
— Не ошиблись… Ровно семь кругов.
— Тогда почему бедное животное не чувствует облегчения?
— О-о! — многозначительно опустил веки шейх. — Семь — это еще не семьдесят. Дар ваш… — слуга божий повертел в руке николаевский гривенник, — не так велик, чтобы за короткое время разглядеть его святым оком. — Шейх поднял руку к небу, указывая этим на око всевышнего. — Будьте щедрее, уважаемый.
Крестьянин снова полез в бельбаг, чтобы отыскать там второй гривенник. Поиск на этот раз был долгим. Может, второго гривенника и не существовало вовсе, крестьянин лишь испытывал терпение шейха. Если это так, то напрасны были его труды. Старец умел ждать, и не родился еще на свете человек, способный перехитрить его. Шейх закрыл глаза и тем как бы выразил свое равнодушие к стараниям крестьянина: пусть ищет свое серебро, пусть тратит время, данное ему богом. У самого шейха этого времени — тьма. Вечность целая.
— Вот, таксыр! — нашел все же второй гривенник крестьянин. — Могу я надеяться, что лошади моей коснется исцеляющая рука святого?
С лица шейха спала отрешенность. Он открыл глаза и глянул на монету, как глядит птица на зерно.
— Не питающий надежду — шайтан. Молитесь! Если жертва ваша будет угодной святому Кабз-ата, он ниспошлет исцеление. Лошадь не должна стоять. Сделано лишь семь кругов. Помните! Всего лишь семь, а святой требует семьдесят.
Крестьянин вздохнул горестно. Тропка вокруг хауза казалась ему бесконечной. Придет ли на семидесятом круге исцеление! Кто знает? Гривенники ушли, а недуг остался. Однако делать нечего. Гривенник не лошадь. Бог с ним, с гривенником. Сохранилась бы надежда. Говорит же шейх: только шайтан живет без надежды. Будем кружить.
Повел опять дехканин свою серую лошадь вокруг хауза и поскакали опять за ней воробьи. Они тоже жили надеждой.
'Гак и не произошло чуда. На моих глазах во всяком случае. А опасность я на себя навлек. Теперь-то уж пройти незамеченным мимо мазара не удастся. Все видели меня, даже шейх. О злых духах и говорить не приходится, они насмотрелись на глупого зеваку вдоволь, ждут не дождутся, когда он оторвется от «священной изгороди» и зашагает по пустынной дороге к своей Зух-ре-апа.