— А Мирзаяру так и надо, — сказала одна из соседок. — Кабанье отродье, продался богачам… Только жаль, что умер он в борьбе за веру, в рай попадет…
Жена дяди Джалала, строптивая и языкастая женщина, отмахнулась от соседки:
— Что ты, сестра! В рай попадают невинные, а этот кабан принес столько зла бедным и сиротам, что ему прямая дорога в преисподнюю. Там отольются ему все наши слезы.
— Мирзаяр-то покинул этот свет, и ему теперь все едино, — заметила со вздохом моя матушка, — а мы остались здесь, и слезы наши будут солонее, чем прежде. Мингбаши не по воле народа правил уездом, его власти назначили, перед ними и ответ придется держать за смерть Мирзаяра…
Долго бы так судили мингбаши женщины, если бы но распахнулась калитка и во двор но вбежал отец. Мы сразу догадались, что отец несет какие-то важные и даже страшные вести. В глазах его был тот самый ужас, который я заметил в ночь встречи с волками.
— Воды! — крикнул он, раскрывая широко ворот рубахи. — Скорее воды!
— А как же пост?
— Э-э! Бог простит нам. Не до поста теперь…
Отец вообще-то не был особенно ревностным слугой всевышнего, ну а сегодня вольность его проявилась в полную меру.
Мать подала касу воды, и он при всех осушил ее и потребовал вторую.
Пока он пил, матушка со страхом смотрела на него и что-то шептала, видно, просила у бога прощения за нарушение поста. Когда и вторая каса была осушена и отец ладонью отер губы, она спросила:
— Вы видели мертвого мингбаши?
— Да, — нехотя ответил отец. — Лежит около своего дома… Растерзанный.
— О боже!!
Мать закрыла ладонями глаза, будто увидела сама труп Мирзаяра. Она была очень жалостливой и впечатлительной.
— Уж лучше бы его не убивали, — сказал отец с раздражением. — Если бы народ стал свободным после смерти Мирзаяра, то кровь смылась бы с рук мстителей. А сейчас это только утоление жажды, которая снопа станет мучить нас с новой силой. Весь Джизак двинулся к Пятиречью искать уездного начальника. Не дай бог, найдут его — новая кровь прольется, и ужо по смыть ее ничем и никогда. Лишь нашей собственной кровью…
— А где ваша лошадь? — вдруг вспомнила матушка.
Отец махнул рукой, давая этим понять, что лошади больше нет.
— На ней уехал сын Мурдашуя Урдуш…
— Зачем же вы отдали?.
— Попробовал бы я не отдать! Он схватил ее за узду и потребовал, чтобы я слез с седла. «Мы едем в Пятиречье повидать господина правителя. Если ты защитник мингбаши и его хозяев, то сиди на своей кляче, если сочувствуешь народу — отдай нам», — так сказал сын Мурдашуя. В руках его была острая теша, которой он. грозно размахивал перед моим лицом. Теперь мы уже не увидим ни сына Мурдашуя, ни нашей лошади. Лысый правитель, я думаю, встретит народ не поклоном и сдобной лепешкой…
Слушая отца, матушка да и соседи горестно качали головами, вытирали слезы.
— Однако надо идти, — сказал отец. — На базаре все осталось без присмотра.
— Зачем лезть на острие ножа! — запротестовала матушка. — Пусть судьба сама присмотрит за вашим чаем и солью, если суждено жить.
— Чай, бог с ним… Мастерские сыновей твоих открыты настежь. Они и огонь небось не успели погасить в горнах…
Матушка схватилась за голову.
— Ушли?
— Да, ушли в Пятиречье…
Не то стон, не то вопль вырвался из груди матушки.
— Лучше бы мне не родить их в муках, чем теперь терять…
— Погоди, ташкентская, — мрачно произнес отец, теребя свою небольшую бородку и глядя в землю. — Ничего еще не случилось с ними и, дай бог, не случится. Не они одни пошли, весь народ.
Успокоить матушку было нелегко, да и чем успокоить: сыновья ее вместе с толпой джизакцев направились к канцелярии уездного начальника. А там войска, готовые при первом сигнале об опасности открыть огонь по восставшим.
— Зачем вы пустили их?
— Что ты говоришь! — рассердился отец. — Кто может остановить человека, который вместе с народом поднимается на борьбу? Это его дело. Он с сердцем советуется, и не с соседом и даже не с отцом… Дай мне хурджун и пару мешков… Да поскорее!
Плача, матушка вынесла требуемое, но не сразу подала отцу.
— Пусть пропадет все, — сказала она. — Пусть последний чапан сгорит, лишь бы вы остались с нами…
— Наша жизнь записана в книге судьбы, и от нас ничего не зависит… Будем надеяться… Назиркул, пошли! — позвал меня отец. — Одному трудно успеть везде.
— Не пущу! — взмолилась матушка.
— Ты голову потеряла от страха, ташкентская. На базаре тихо и ничто не угрожает нам… Идем, сынок!