— Похоже, что так, — отвечаю я, на удивление спокойно.
— Хорошо, — кивает она. Ее кивок говорит о том, что она не знает, что еще сказать, что в мыслях у нее сумбур, что ей нужен воздух. — Думаю, мне… пора домой. Это… тяжело. Я не хочу уходить, но… я же не от него ухожу, понимаешь? Просто мне… мне теперь есть, чем заняться дома. Я несу бессмыслицу, да? Мне пора.
— Для меня это не бессмыслица, — обнимаю я ее.
— Ладно. — Сьюзен делает глубокий вдох. — Ладно. Я позвоню тебе на выходных.
— Отлично.
Она открывает дверь и выходит на улицу. Я разворачиваюсь и обвожу взглядом дом.
Вещи Бена убраны, но у меня нет ощущения, что я его потеряла. Наоборот, внутри меня только-только начинает расти другое чувство — едва ощутимое пока, но реальное. Чувство, вызываемое осознанием того, что это прекрасно — сдвинуться наконец с мертвой точки и продолжить жить дальше. Я понимаю, что нужно ловить этот момент, хватаю три коробки с одеждой Бена и загружаю их в машину. Покончив с этим, бегу за еще двумя коробками. И хотя место в машине еще есть, в дом больше не возвращаюсь, боясь дать слабину. Я уговариваю себя, что делаю всё правильно. Что это всё к лучшему. Так надо!
Припарковавшись у Гудвилла22, я беру коробки и захожу внутрь. Ко мне подходит крепкий мужчина.
— Что у нас тут? — спрашивает он.
— Мужская одежда, — отвечаю я, не глядя на него. Я не могу отлепить своего взгляда от коробок. — Вся в хорошем состоянии.
— Чудесно! — Он забирает у меня коробки. — Вам нужен чек?
— Нет, не нужен, спасибо.
Мужчина открывает коробки и вываливает их содержимое в большую кучу одежды. Я знаю, что мне пора уходить, но не могу сойти с места. Я так и стою, глядя на гору одежды. Это больше не вещи Бена. Это просто тряпки в куче другого тряпья.
Что я наделала?
У меня были вещи Бена, а теперь их нет.
Мужчина берет часть одежды в охапку и относит в заднюю комнату. Я хочу вернуть вещи Бена. Зачем я их отдала? Что он будет носить? Мне хочется перепрыгнуть через прилавок и зарыться в кучу тряпья в поисках вещей Бена. Мне нужно вернуть их! Однако я оцепенело стою, в шоке от того, что сотворила своими руками. Как я могла это сделать? Зачем я так поступила? Видит ли Бен там, где он сейчас, что я натворила?
— Мадам? — зовет меня мужчина. — Вы в порядке?
— Да. Простите.
Развернувшись, я возвращаюсь к машине. Я не могу повернуть ключ в замке зажигания. Не могу завести мотор. Я могу лишь биться головой о руль и поливать его слезами. Моя щека давит на гудок, но мне плевать.
Оставив ключи на переднем сидении, я вылезаю из машины и бегу. Я бегу и бегу, несмотря на то, что на улице холодно, несмотря на то, что тело горит, несмотря на то, что, похоже, у меня начался жар. А потом внезапно и резко останавливаюсь, осознав, что не могу убежать от себя самой. Я перехожу улицу и бреду по тротуару, пока не натыкаюсь взглядом на бар. У меня нет с собой кошелька, нет ключей, но я всё равно захожу внутрь. Еще достаточно рано, поэтому меня не останавливают на входе. Я сажусь за барной стойкой и пью пиво, бокал за бокалом, пока меня не развозит. Затем, сделав вид, что иду в уборную, выскальзываю наружу — не заплатив, не дав чаевые, даже не поблагодарив. Дойдя до дома, я понимаю две вещи: в квартиру мне без ключей не попасть и я заболела.
Меня тошнит и выворачивает прямо на газоне у дома. Сейчас всего восемь утра. Соседи видят меня, но мне, опять же, плевать. Опустившись на траву, я отключаюсь. Прихожу в себя я где-то около одиннадцати дня, еще недостаточно протрезвевшая для того, чтобы вспомнить, где мои ключи. Чтобы попасть домой, мне остается сделать только одно — позвонить Анне.
— Ну хоть мне позвонила, — говорит она, приехав. — Это самое главное.
Я ничего не отвечаю.
Анна поднимается по лестнице, открывает мою дверь и придерживает ее для меня.
— Ты напилась? — шокировано спрашивает она. В любое другое время ее бы это насмешило, но не сейчас, хотя меня саму это забавляет. — На тебя это не похоже.
— Выдались тяжелые дни, — отвечаю я, плюхаясь на диван.
— Хочешь об этом поговорить?
— Ну, у меня умер муж, это тяжело пережить. — Мне не хочется говорить с ней об этом. Мне ни с кем не хочется говорить.
— Я знаю.
Анна принимает мой саркастический ответ как искреннее признание. Она, конечно же, осознает, что я насмехаюсь, но по-прежнему отвечает мне дружеским пониманием, и мне не остается ничего другого как действительно быть с ней искренней.
— Я убрала его вещи, — говорю я, внутренне готовясь к тому, что за этим последует разговор по душам. Мне не хочется вспоминать о нашей последней беседе, о нашей ссоре, но я уверена, что Анна припомнит всё это.