Аляна достала бутылку с молоком, опустилась на колени у изголовья соломенной подстилки и негромко спросила:
— Молока хочешь?
Человек не открыл глаз, видимо, ничего не услышал, но дыхание его на мгновение прервалось, точно он прислушивался.
Аляна приподняла его голову и, приложив горлышко бутылки к сухим губам, попробовала влить немножко молока. Горлышко стучало о плотно сжатые зубы, белая струйка стекала по подбородку на пиджак.
Тогда Аляна вспомнила про водку, которую ей дала мадам Мария. Она подоткнула побольше соломы под голову лежащего, надавила одной рукой ему на подбородок и с брезгливой поспешностью влила в открывшийся рот, сколько успела, водки. Получился, наверное, порядочный глоток, потому что в бутылке громко булькнуло.
Человек судорожно глотнул и задышал быстрее.
Аляна закупорила бутылку и, выйдя во двор, ополоснула руки в мутной луже подтаявшего снега, словно смывая с них следы прикосновения к этому чужому, грязному и больному человеку.
— Ну что? — спросил Юргис, переставая на минуту колоть дрова. — Ты теперь его хорошо рассмотрела?
Аляна еще раз зачерпнула из лужи и продолжала тщательно растирать руки.
— Вот какая неудача чертовская, — сочувственно сказал Юргис. — А что теперь делать? Не обратно же везти? Надо как-то его выручать. Кто бы ни был, а уж видно, что из лагеря.
— Ну конечно, — пожала плечами Аляна и ушла обратно в дом.
Услышав ее шаги, человек медленно полуоткрыл тусклые, невидящие глаза. И в эту секунду Аляна еще раз с острой болью подумала: ведь на месте этого чужого человека должен был быть ее Степан! Это он открыл бы сейчас глаза и увидел ее! И какое это было бы счастье — такое счастье, что бледными картинками показалось бы им все их прошлое: и солнечное шумное море, и все их дни, и все ночи, — все было бы ничем по сравнению с этой минутой, когда, открыв глаза, он увидел бы ее…
Но на Аляну смотрели чужие глаза. Чужой человек смотрел на нее в упор, и видно было, как он изо всех сил напрягается, стараясь понять, где он, что с ним.
— Показывай, где болит, — сурово сказала Аляна и сейчас же нетерпеливо повторила: — Слышишь? Показывай!
Борясь с беспамятством, человек силился понять, что ему сказали. Потом пальцы его шевельнулись, и рука с ремешком на запястье медленно поползла вверх по груди, потянулась к плечу и застыла на полдороге.
Стиснув зубы, Аляна развязала веревочку, которой был стянут ворот пиджака. Юргис с грохотом бросил на пол охапку дров, заложил в печку несколько поленьев и зажег растопку. Через минуту едкий дым пополз по комнате.
Юргис молча подошел и стал помогать Аляне раздевать лежащего человека. Под пиджаком оказалась грязная фланелевая рубашка, расползающаяся от ветхости. Когда они стащили и ее, то увидели голое, острое, как у худого подростка, плечо. Узкая повязка не прикрывала длинной багровой полосы. Рана была такая, будто человека полоснули чем-то широким и тупым — вероятно, штыком. Врач назвал бы ее опасно запущенной, а непривычному глазу она казалась просто смертельной.
Налив на носовой платок водки, Аляна промыла рану и вокруг нее. Платок стал совсем черным, она бросила его в сторону и, кое-как перевязав плечо другим, чистым, снова прикрыла раненого пиджаком, — он дрожал от холода.
Сквозь дым, наполнивший комнату, едва пробивался слабый свет лампочки. Аляна присела на пол у печки и понемногу стала подкладывать в топку щепки, чтобы прогреть застывший дымоход.
Юргис, кашляя и протирая слезящиеся глаза, сел рядом с ней.
— Мне до света надо лошадь хозяину вернуть, — сказал он.
— Я знаю, — кивнула Аляна. — Конечно, отведи лошадь.
— Не нравится мне это — тебя тут одну оставлять, — сказал Юргис.
— Мне теперь все равно, — безразлично сказала Аляна.
— Я мешок картошки прихватил. Если бы нас остановили, сказали бы, что в деревню за картошкой ездили. А тебе она теперь пригодится. Я оставлю…
— Ладно, — сказала Аляна. — Вот, кажется, стало немножко в трубу тянуть.
— Прогревается дымоход… До того мне противно, что ты остаешься одна с этим раненым. Ну, если уж он помрет, ты сразу уходи. Иди прямо на север, тут километров двенадцать до шоссе.
— Ладно.
— Вон там соль в горшке на полке… Я через день-два приду, что-нибудь придумаем. Кто его знал, что так получится.
— Ладно, ты поезжай, не задерживайся.
Оставшись одна, Аляна долго смотрела Юргису вслед, потом вернулась в дом, закрыла на щеколду дверь и подумала: «Вот и все, теперь некуда идти, не на что надеяться… И зачем я заперла дверь? Разве это мой дом, что я запираюсь?»