В комнате потеплело. После ночи в лесу здесь могло бы быть даже уютно. Она слушала бы его знакомое, родное дыхание, согревала бы его своим теплом, обмыла, переодела бы в сухое, чистое…
Сама того не замечая, Аляна стала приготовлять все так, как делала бы это для Степана. Она поставила на огонь два больших горшка с водой, засучила рукава, вынула полотенце и мыло. Когда вода нагрелась, она, постояв минуту в нерешительности, закусила губу и быстро стащила с человека всю его жалкую одежду. Белье она сразу же утопила в кипящей воде, а пиджак положила в самое жаркое место печи. Потом постелила посреди комнаты солому и дотащила до нее человека, который только слабо моргал, хотя, кажется, был в сознании. Намыливая его и смывая грязную пену горячей водой, Аляна брезгливо отворачивалась.
Потом она вытерла его полотенцем, вытащила из узла голубую с белым воротничком спортивную фуфайку, которую ей подарил Степан, когда она училась играть в волейбол. Фуфайка была очень мала, но хорошо растягивалась, и ей удалось натянуть ее на раненого, который теперь уже старался помогать ей, чуть-чуть приподнимал руки и пригнул голову, когда она продевала через нее ворот.
Уложив его на прежнее место, к печке, Аляна снова поднесла ему к губам бутылку с молоком.
— Ну, давай, давай пей! — нетерпеливо и повелительно сказала она, точно он капризничал и не слушался.
Раненый долго старался поймать губами горлышко и с трудом сделал первый глоток, после которого так и присосался к бутылке и пил, пил не отрываясь, со все возрастающей жадностью. А когда Аляна отняла у него бутылку, он сделал ребячески беспомощное движение, стараясь снова поймать ее губами.
Через минуту Аляна увидела, что он спит, по-прежнему быстро и неглубоко дыша.
Теперь, когда она сделала для него все, что было возможно, новая волна раздражения против этого чужого человека, свалившегося ей на руки, охватила ее. Он лежал укрытый ее полушубком, в ее чистенькой фуфайке, туго обтягивающей костлявое тело и худые длинные руки. Ему было неплохо сейчас, он был сыт, вымыт и спал в тепле. Ей незачем было жалеть его сейчас, и обида на то, что ее так ужасно обманули, с новой силой поднималась в ней.
Глава двадцать шестая
По ночам Аляна топила печь, варила похлебку из картошки с маленькими кусочками сала и заваривала сушеный липовый цвет, которого много было рассыпано по кухонной полке.
Первые дни она с трудом будила раненого, чтобы покормить. Потом он стал просыпаться от запаха пищи и, слабо причмокивая сухими губами, терпеливо и жадно ждал, следя за руками Аляны, помешивающей в горшке похлебку. А доев последнюю ложку, засыпал с такой быстротой, точно его оглушали дубинкой.
Днем печь никогда не топилась, чтобы не было видно дыма. Аляна уходила в лес, рубила на дрова не очень толстые елки и сосенки и, прижимая к груди большой глиняный горшок, таскала из проруби воду.
Целыми часами она терпеливо забивала мхом в стенах щели, из которых так несло холодом, точно снаружи кто-то назло с силой вдувал в каждую дырочку ледяную струю.
Короткий зимний день проходил в работе быстро, и снова наступали сумерки, и надо было затапливать печь и всю долгую ночь поддерживать огонь… А наутро все начиналось сначала…
Юргис не возвращался. Единственный кусок свиной грудинки подходил к концу, и Аляна иногда подолгу стояла, раздумывая, сколько же отрезать на похлебку.
Дни и ночи проходили в молчании. Только иногда Аляна говорила: «Давай ешь!.. Пить хочешь?» И раненый тянулся к еде или утвердительно опускал ресницы.
Потом Аляне стало казаться, что он внимательно следит за ней из-под полуприкрытых век, когда думает, что она этого не видит. Иногда, внезапно обернувшись, она замечала, как он прячет глаза. «Еще шпионит за мной, — думала она. — Добрый человек так делать не станет, а у этого на уме что-то есть…»
Однажды, не выдержав, она вызывающе спросила:
— Ну, чего ты высматриваешь?
Человек испуганно заморгал, точно она на него замахнулась.
— Молчишь?.. Ну, говори же хоть что-нибудь!.. Как зовут-то тебя?
Раненый еще помолчал и наконец сипло и неуверенно выговорил первое за все время слово:
— Йонас…
Аляна с откровенной насмешкой поглядела прямо в его глаза.
— Долго же ты подбирал себе имя по вкусу!..
После этого они снова прожили бок о бок несколько дней в прежнем молчании.
В первые ночи, лежа на своей колючей подстилке из еловых веток и глядя в огонь, Аляна ловила себя на мысли, что, если раненый, несмотря на все, что она для него делает, умрет, она сможет вернуться в город. А сегодня она подумала, что Йонас, пожалуй, и не умрет и скоро не поправится. И придется ей за ним ухаживать, пока не кончится еда или не вернется пропавший Юргис.