— Ну, Станкус, — сказала она, — вы не забыли, что сегодня мы вас выписываем?
Она улыбалась, говоря это, и трое игравших с ним в домино тоже заулыбались и уставились на него, будто на именинника, болваны этакие!
— Еще бы! — бодро отозвался Станкус. — Просто не терпится поскорей выбраться на свободу!
Раз уж все воображают, что он должен радоваться, — черт с ними, приходится показывать, что он действительно рад.
— Можете хоть сейчас пойти со мной. Или вы подождете до обеда?
— Вот это мне совершенно безразлично, — пожал он плечами, — сейчас или через час. Конечно, если вам удобно сейчас… очень хорошо, пожалуйста. А то мы немножечко доиграем.
— Хорошо, — сказала сестра, — в таком случае после обеда. Так, пожалуй, будет удобнее.
Слава тебе господи, отстала. Придумают же такое — без обеда выписывать человека! Стерва! Нет, не стерва. Просто она не знает. Она очень хорошая, просто отличная сестра… Вот уж настоящая сестра. Даже нельзя себе представить, чтобы она могла быть кем-нибудь другим, кроме как сестрой.
Он продолжал стучать костяшками, но все время думал: скорей бы обед, потому что глупо не уходить, глупо не радоваться, когда даже другие за тебя радуются.
Он пообедал в последний раз, и все опять смотрели на него, как на именинника, даже в канцелярии, где выдавали какие-то справки, которые он, не читая, сунул в карман. Он получил свое выстиранное белье, куртку и брюки и, надев корявые твердые башмаки вместо мягких туфель, вдруг почувствовал себя совсем несчастным, слабым и одиноким.
— Наделал я вам хлопот! — прощаясь у выхода, сказал он подкрахмаленной сестре Лиле.
— Это наша работа, — сказала сестра. — Никаких хлопот не было. Будьте здоровы, Станкус!
— Ну все-таки, знаете! Работа одна, а делать можно по-разному. Спасибо. Будьте и вы здоровы.
— Я всегда здорова, — сказала, усмехнувшись, сестра.
Он был благодарен больше всего за то, что она не сразу захлопнула дверь. Сейчас это было бы ему ужасно обидно. Через несколько секунд, когда он обернулся, чтоб помахать ей рукой, она еще стояла в дверях. У нее было много неглубоких чистеньких морщинок на бледной, суховатой коже лица. Крупный нос и длинный овал лица. И манера всегда держаться прямо, особенно в минуты усталости на ночных дежурствах, Оглядываясь на нее в последний раз, он подумал, что в платье и шляпке она выглядела бы, может быть, очень некрасивой, но в этой белой накрахмаленной форме солдата милосердия красивей женщины он не мог себе представить…
Не спеша он добрался до своей квартиры. Старая ведьма-хозяйка выпучила на него глаза, но все-таки в дом впустила. Койка Ляонаса застелена была новым одеялом. «Ишь ты, обзаводиться хозяйством стал!» — подумал Станкус и с размаху повалился навзничь на свою постель. Немного погодя сковырнул с ног, каблук о каблук, незашнурованные ботинки, и они со стуком грохнулись на пол.
Полежав еще немного, он с досадой обнаружил, что чувствует себя после прогулки нисколько не хуже, а, может быть, даже и лучше. От этого еще досаднее стало на душе. Потому что все обидное и тяжелое делалось сразу гораздо менее обидным, раз он, оказывается, здоров. А в эту минуту ему как раз хотелось, чтоб все было как можно обиднее. Такое уж было настроение.
В этом приятном состоянии духа его застал вернувшийся с работы Ляонас.
Он вошел, от самых дверей улыбаясь, обрадованно потряс Станкусу руку и уселся у него в ногах, на краешке кровати.
— Одеяло купил? А? — Станкус, скосив глаза, подмигнул на соседнюю кровать.
Ляонас, радуясь и как будто стесняясь, еще Шире улыбнулся и, плотно зажмурив глаза, точно по секрету, кивнул.
— Ну, как теперь твое здоровье? Хорошо?
— Ничего. Как раз достаточно хорошо для предстоящего путешествия.
— Неужели ты обязательно решил ехать? Жалко! — сказал Ляонас.
— Что поделаешь! Такая у меня прихоть — и все! Чертовская привычка. Смена впечатлений, понимаешь ли! Красивые виды, яркие встречи и тому подобное.
— Понимаю, — недоуменно и уныло поддакнул Ляонас, — да я-то привык, знаешь, вместе…
— Привык?.. Ты хороший парень, и проститься нам надо как полагается. Сбегай на угол в лавчонку. Я ставлю. Вот, возьми.
Ляонас нерешительно покосился на деньги, нехотя взял и вышел, зажав их в кулаке.
Деньги, которые Станкус дал на водку, были у него из последних, да и сразу после болезни пить, наверное, нехорошо. Но это-то и подхлестывало Станкуса. Пускай! Пускай и денег не будет, и пить вредно, пускай!