— Ты не огорчайся уж слишком-то! — сказал он Аляне. — Время ведь такое, что немногим выпадает удача умереть своей смертью, на своей постели, без мучений. Очень немногим…
— Мне бы хоть маленького повидать, — сказала Аляна. — Может, когда стемнеет?.. На одну бы хоть минутку!..
— Ты не думай сейчас об этом. Мы посмотрим, что можно будет сделать. К Матасу ты обратно не иди. О нем позаботятся. А тебе лучше всего будет пока пожить где-нибудь на хуторе, неподалеку. Дальше видно будет. Ну, не расстраивайся.
— Да дай ты человеку поплакать, раз ей нужно, — сказала хозяйка. — Оставь ее в покое…
Утром вместе с женой Чесловаса Аляна приготовила завтрак, умыла и причесала ребятишек. Вместе они дошли до подъезда почты и там попрощались. Аляна вошла одна.
Большая комната с голыми стенами была разделена на две части низкой перегородкой с окошечками. За одним окошком сидел пожилой чиновник в высоком старомодном воротничке и аккуратном потертом пиджачке. Вид у него был строгий, а выражение лица такое, точно во рту он держал что-то очень горькое.
Ей пришлось подождать, пока от окошка отойдет полная дама. Одной рукой дама пересчитывала сдачу, а другой с силой дергала мальчишку, который пытался поднять с пола какую-то бумажку.
Это отвлекало даму, и она начинала пересчитывать все сначала, но не успевала кончить, как мальчик снова приседал, тянулся за бумажкой, и ей приходилось опять дергать его кверху так, что он почти отделялся от земли.
Наконец она ушла.
Аляна молча протянула чиновнику записку, которую ей дал Чесловас. Он на нее почти не взглянул — видно было, что ждал прихода Аляны. На минуту лицо его немного разгладилось, потом снова сморщилось, и, строго поглядев на Аляну, он громко и недовольно проговорил:
— Это не к нам! Вам нужно обратиться в справочное бюро… — И, сунув ей в руку вместо записки запечатанный конверт, стал что-то писать своей белой костлявой рукой, удивительно громко скрипя при этом пером.
Вернувшись на квартиру Чесловаса, Аляна вскрыла конверт. В нем было удостоверение, выданное уездным управлением полиции на право свободного передвижения по дорогам с целью реализации в городе сельскохозяйственных продуктов. Возраст и приметы были указаны правильно. Только фамилия и имя чужие.
Вскоре с каким-то свертком, закутанным в одеяло, вернулась и жена Чесловаса. Положив сверток на постель, она стала бережно его разворачивать, странно улыбаясь, а когда все одеяла и фланелевые тряпочки были развернуты, обернулась к Аляне:
— Ну как, узнаешь?
На постели лежал маленький мальчик в вязаном чепчике и кофточке. На ногах у него были вместо носков какие-то самодельные мешочки с тесемочками, которые, видимо, очень его занимали, потому что он, ухватив себя двумя руками за ногу и сосредоточенно пыхтя, тянул ее все время поближе к глазам.
— Я сказала той женщине, что возьму его ненадолго, поиграть с девочками, — сообщила жена Чесловаса.
Аляна упала на колени перед кроватью, обхватила мягкое маленькое тельце сына и, закрыв глаза, прижалась к нему лицом. Она ненасытно вдыхала его тепло, запах его кожи, слушала, как он дышит, чувствовала, как напрягается под ее щекой его нежный животик.
Потом она почувствовала, что своими маленькими пальцами он взял ее за уши и слегка потащил взад и вперед, гукнув от натуги и, видно, чувствуя себя силачом.
— Ах ты, что за жизнь проклятая! — сказала жена Чесловаса, закусила губу, сморщилась и, отвернувшись, вышла из комнаты.
Она долго простояла на кухне без всякого дела, прислушиваясь к шепоту Аляны, к ее торопливым поцелуям. Потом услышала, как мальчик среди бессвязной болтовни выговорил: «Ма!..»
Вернулся Чесловас, он постоял, глядя на Аляну, и потом сказал:
— Что ж, тебя никто не осудит, если ты останешься с ним в городе. Ты имеешь на это право.
Аляна оторвалась от мальчика и села, опустив голову и вытирая глаза.
— А что же я буду делать?
— Ну, будешь за маленьким ухаживать. Что ж тебе делать?
— Ничего не делать? Нет, этого я уже не смогу, Чесловас. Все будет так, как мы договорились.
— Тогда тебе лучше собираться, не откладывая, на хутор. Там тебя ждут.
Аляна пошла на кухню, вымыла мокрое от слез лицо, взяла в руки полушубок и вдруг, уронив его на пол, снова вернулась и стала на колени перед постелью, где сидел Степа.
— Лучше уж сразу, — посоветовала жена Чесловаса. — Если решилась, — иди…
— Вот только причешу его, — сказала Аляна, взяла большой гребешок и несколько раз осторожно провела по головке сына, расчесывая его редкие, мягкие, как пух, волосы.
— Что ж это ты у меня такой лысенький? — нежно сказала она, поцеловала влажную ладошку мальчика и быстро поднялась. Мальчик, недовольно скривив рот, потянулся за ней, готовый расплакаться.
Жена Чесловаса схватила со стола игрушечный органчик и отчаянно завертела ручку. Органчик забренчал, бесконечно повторяя свои восемь жестяных ноток. Степа повел глазами и прислушался, потом вдруг икнул от удовольствия и заулыбался.
Не оборачиваясь, Аляна с судорожной поспешностью натянула полушубок, открыла дверь и на пороге оглянулась.
Органчик продолжал бренчать. Степа неуклюже дрыгнул одной ножкой, потом другой, ему казалось, наверное, что он лихо отплясывает. Совсем позабыв про женщину, с которой только что играл, он даже не обернулся, когда дверь за ней затворилась.
Глава тридцатая
Когда Аляна пришла от Чесловаса на Гусиный хутор, старая Юлия приветливо встретила ее у ворот, провела по дому, познакомила с Юстасом и Ядвигой и после всех с Оняле.
— Вот и все жители хутора, — сказала Юлия. — Правда, может случиться, ты увидишь тут у нас еще одну девочку. Ее зовут Надя. Она не часто показывается во дворе, но где-нибудь в доме может тебе попасться. Так запомни, что ее у нас нет, ты ее не видела и у нас никогда не было никакой девочки, кроме Оняле. Ты поняла?
— Не трудно понять, — сказала Аляна.
— Ее прятал у себя один старик. Да место там совсем неподходящее. Так что я согласилась взять ее к себе. Пусть живет, правда?
— Пусть живет, — кивнула, соглашаясь, Аляна. — Пойти калитку запереть?
— Запри. Хотя и смешно запирать дом, куда разбойники свободно заходят, когда им только заблагорассудится!..
С первого же дня Аляна стала работать, и Юлия молча приняла это как должное. Теперь никто не возражал, даже когда сам профессор в старой домашней куртке спускался из своего кабинета и помогал женщинам. Слишком тяжелое наступило время. Каждый гусь был зарегистрирован оккупационными властями, каждое даже еще не снесенное яйцо уже внесено в списки, занумеровано и подлежит сдаче властям.
Дров тоже было в обрез, и единственной теплой комнатой, где можно было посидеть после рабочего дня, оставалась кухня.
По вечерам там оставались втроем Юлия, Аляна и Оняле, которая, улегшись в постель, зевала и боролась со сном, боясь пропустить какой-нибудь интересный разговор.
Юлия помнила Степана. Она рассказала Аляне, как тот приезжал на хутор с Дорогиным. Дорогина она помнила гораздо лучше, но все-таки кое-что могла рассказать и про Степана. Ничего особенного, только то, что он был тут, разговаривал, ел…
— Ты знаешь? Дорогина Кумпис убил… — говорила Юлия. — Он сам похвалялся этим по всем трактирам. Ведь его обидели: по его земле провели канал!.. А если подумать, то это даже выговорить смешно: «земля Кумписа», «земля Грицюса»! Будто Кумпис может рассердиться, взять и скатать, точно зеленый коврик, свой луг вместе с ручейком и осиновой рощей и унести их под мышкой к себе домой, в сундук! Все мы на этой земле только временные арендаторы, а ведем себя, дураки, точно хозяева. И люди грызутся из-за куска земли, идут на преступления, вешаются и убивают друг друга…
Юлия сидела, сложив руки на коленях, и, жестко усмехаясь, вглядывалась в темноту.