Жизнь – это перемены и непостоянство. Это еще одна основополагающая установка моего обучения. Перемены и непостоянство. Непостоянство и смерть. Я с радостью предвкушал смерть моих ролей и превращение в странствующего йогина, одинокого в этом большом хаотичном мире. Но тот факт, что раньше меня всегда сопровождал помощник, а теперь я был совершенно один, ошеломил меня. Я уже скучал по широким плечам ламы Сото и его уверенной мощной стойке. Оказавшись один, я не чувствовал себя в безопасности. Осознавай волну, но пребывай в океане. Это пройдет… если я отпущу это.
Я стоял очень прямо, немного чопорно – как привык – и смотрел на нищих, которые устраивались на ночь. Некоторые из них раскинулись, как пьяные. Я мог бы поехать первым классом и ждать поезда в зоне отдыха с вентилятором на потолке. Но то, что происходит сейчас, – именно то, чего я просил: обстоятельств столь непривычных, чтобы я сам стал себе незнакомцем. Прошел лишь час, как я покинул монастырь. Дошел ли я уже до предела? Конечно, нет. Застенчивость и уязвимость не были для меня внове, но уже много лет они не проявлялись с такой силой. Хотелось спрятаться, но было некуда. Я чувствовал напряжение и сопротивление в теле и осознавал, насколько поверхность моего ума взбудоражена дискомфортом и оценочными суждениями. В то же самое время присутствовало и ощущение устойчивости, сформированное годами практики. Но оно казалось очень хрупким, и это было непривычно.
Я никогда не думал, что бродяжничать или спать на улице – легко. И выбрал такой ретрит именно из-за его сложности. Я изучал нищих, которые выстраивались вдоль дороги к храму Махабодхи, и представлял себя среди них. Как бы я отреагировал на незнакомцев, которые уклоняются от моей чаши для подаяния? В своем воображении я иногда отвечал на их безразличие подлинным сочувствием к их жестокосердию, иногда злился. Я задавался вопросом, как далеко смогу зайти, чтобы добыть еды. Представлял, как роюсь в помойке, словно дикая свинья. Я был вегетарианцем, иногда ел немного сладкого, но за последние пару недель много раз воображал, как уплетаю мясо и наслаждаюсь крошками печенья. Я даже задумывался, смогу ли я утолять голод сырыми рыбьими кишками, как это делал индийский мастер Тилопа.
Я НИКОГДА НЕ ДУМАЛ, ЧТО БРОДЯЖНИЧАТЬ ИЛИ СПАТЬ НА УЛИЦЕ – ЛЕГКО. И ВЫБРАЛ ТАКОЙ РЕТРИТ ИМЕННО ИЗ-ЗА ЕГО СЛОЖНОСТИ
Тилопа, живший в 988–1069 годах н. э., стремился к уединению в труднодоступных землях далеко от монастырей. Но его периодические встречи с духовными искателями оставляли след чудесных историй, которые лишь укрепляли его репутацию. Когда рассказы об исключительной мудрости Тилопы достигли Наропы, великого пандита университета Наланды, он тут же осознал свои ограничения и оставил высокое положение ради поисков мастера, знающего больше него. Наропа наконец встретился с эксцентричным йогином на берегу одной из рек в Бенгалии. Тилопа был полностью обнажен и поедал сырые внутренности рыб, которые кинули ему рыбаки, выпотрошив свой дневной улов. Эта встреча стала первой из многих испытаний для Наропы, но вера в дерзкого мистика всегда поддерживала его и в конечном счете привела к просветлению.
Я думал о возможности поедания рыбьих потрохов и использовал свое воображение, чтобы познакомиться с экстремальными голодом, холодом и одиночеством… но как-то забыл представить железнодорожную станцию и мучительные переживания того, что стою один в этой мрачной, пульсирующей убогости, чувствуя себя настолько чужим среди других путешественников, задевающих мои одежды, что с таким же успехом мог бы оказаться на Луне. Мне не понадобилось много времени, чтобы ощутить на себе все пренебрежение к человеку без статуса. Несмотря на то что на мне были монашеские одежды, я чувствовал себя объектом тщательного изучения, но не уважения. В Индии не уважают монахов. Даже индуистские садху не почитаются в городах, только в деревнях. Это сильно отличается от старого Тибета, где люди, посвятившие себя духовным исканиям, всегда пользовались уважением. Дети росли в атмосфере почитания монахов и монахинь. Будда – не только исторический гуру, но и живое присутствие, воплощенное в монашеских одеждах; по этой причине очевидное проявление неуважения всегда заставляло меня немного грустить.