«Субъективнейший из романистов» – назвал его один литератор[6], близко его знавший – который «все, что пишет, – переживает и чувствует», который рисует своих героев преимущественно «по образу и подобию своему». И. действительно, его герои – дети его творческой «fiction ««отголоски его настроений, отражения происходивших в его внутреннем мире конфликтов противоположных тенденций, наклонностей, интересов, взглядов.
Центральный конфликт произошел между Достоевским, как носителем идеологии разночинной интеллигенции, и Достоевским, как пророком патриархально-буржуазных начал. Разночинные прогрессивные элементы были в нем побеждены, так как он не мог опереться на широкое знакомство с эмпирической действительностью, необходимо характеризующее истинных «разночинцев», и создание полной солидарности в «униженными и оскорбленными». Наклонность к «душевной замкнутости», к «эгоизму» открыла легкий путь к торжеству элементов противоположного порядка. Последние были заложены в глубине его внутреннего мира, как «наследие отцов», и для жившего преимущественно в сфере «личных» переживаний Достоевского как нельзя более естественным является обращение к ним; их культировка.
Впрочем, о безусловной победе их над «противником» говорить не приходится. Победа была скорее «официальная». И после ее объявления борьба между враждующими элементами не прекращалась. Роман «Братья Карамазовы» как раз следует считать документом, красноречиво свидетельствующим об интенсивности этой борьбы. Подобное значение романа достаточно разъяснено новейшей литературной критикой[7].
Иван Карамазов – не более, как запутавшийся в непримиримых противоречиях, вечно колеблющийся между двумя исключающими друг друга общественными мировоззрениями человек. Игра этих противоречий исчерпывает все содержание его жизни. Он занят только тем, что носится с переживаниями своего «я».
Свой «эгоизм» он сам рельефно подчеркивает в знаменитой сцене беседы с Алешей в трактире. Мы имеем в виду то место беседы, где речь идет о «жажде жизни».
«Центростремительной силы – исповедуется он – еще страшно много на нашей планете, Алеша. Жить хочется, и я живу хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь, за то и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, и все-таки по старой памяти чтишь его сердцем»…
Далее, Иван высказывает о своем желании съездить в Европу:
«…и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, – в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище и никак не более».
Цитируя данные слова, г. Булгаков делает патетический комментарий: «Душа этого человека открыта для всего великого и прекрасного!»… «.. Но… г. Булгаков, странным образом, забыл упомянуть о самом любопытном – об оценке, произведенного самим Иваном над собственными «великими и прекрасными» побуждениями. Напомним ее:
«И не от отчаяния буду плакать, – поясняет герой Достоевского, – а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь». Иван, по его словам, любит лишь проявления «первых своих молодых сил». Для Ивана, как типического эгоиста, представляют ценность лишь его собственные ощущения, чувства, эмоциональные комплексы.
7
Сошлемся, напр., на появившуюся в последней книжке «Русск. Богатства» статью Ал. Гуковского: «Границы анализа в литературной критике».