Лубин (невозмутимо, Фрэнклину). Кстати, я отлично помню вашего брата Конрада. Приятный человек, исключительный ум! Он еще тогда все объяснял мне, что нельзя бороться до последней капли крови, — человек умрет задолго до этого. Чрезвычайно интересная и совершенно верная мысль! Меня познакомили с ним на митинге, где я выдержал атаку суфражисток. Когда их пришлось вывести силой, они истошно вопили и лягались.
Конрад. Нет, это произошло позднее, на митинге в поддержку билля о предоставлении женщинам избирательных прав.
Лубин (замечая наконец Конрада). Совершенно верно. Я отлично помню — что-то связанное с женщинами. Память никогда не изменяет мне. Благодарю. Не познакомите ли меня с этим джентльменом, Барнабас?
Конрад (далеко не любезно). Я и есть тот самый Конрад. (Обиженно опускается на свободный чипендейловский стул.)
Лубин. Неужели? (Приветливо смотрит на Конрада.) Ну, разумеется, это вы. У меня безошибочная память на лица. Но (указывая глазами на Сэвви) ваша прелестная племянница без остатка приковала к себе мое внимание.
Бердж. Поговорим же наконец серьезно, Лубин. Ей-богу, мы прошли через такие страшные испытания, что нам пора бы стать серьезными.
Лубин. Я полагаю, нет нужды напоминать мне об этом. В мирное время, для поддержания своей работоспособности, я по воскресеньям старался отрешиться от всяких мирских забот. Но на войне нет праздников, и за последние годы случались воскресенья, когда я был вынужден играть по шестьдесят шесть партий в бридж, чтобы не думать об известиях с фронта.
Бердж (скандализованный). Шестьдесят шесть партий в воскресенье!
Лубин. Вы, вероятно, пели по шестьдесят шесть псалмов. Но в отличие от вас я не могу похвалиться ни звучным голосом, ни особой набожностью; поэтому мне оставалось одно — играть в бридж.
Фрэнклин. Если позволите, вернемся к цели вашего визита. Замечу вам, что, по-моему, вы оба вполне могли бы уступить свои места лейбористской партии.
Бердж. Но я и сам лидер лейбористов в истинном смысле этого слова. Я… (Обрывает на полуслове, потому что Лубин, подавив легкий зевок, встает и невозмутимо начинает говорить, хотя и без большого воодушевления.)
Лубин. Лейбористской партии? О нет, мистер Барнабас! Нет, нет и еще раз нет. (Направляется к Сэвви.) В этом смысле нам не угрожают никакие осложнения. Разумеется, мы должны будем уступить лейбористам несколько мест. Допускаю даже, больше мест, чем мы рассчитывали до войны, но… (Подходит к дивану, где сидят Сэвви и Хэзлем, садится между ними, берет Сэвви за руку и оставляет разговор о лейбористах.) Ну-с, милая девушка, что у вас хорошего? Что вы поделываете? Смотрели последнюю пьесу Шодди{162}? Расскажите мне поподробнее о ней, о новых книгах, вообще обо всем.
Сэвви. Вы не знакомы с мистером Хэзлемом? Это наш приходский священник.
Лубин (и сейчас еще не замечая Хэзлема). Никогда о нем не слышал. Стоящий человек?
Сэвви. Я только что представила вам его. Вот это и есть мистер Хэзлем.
Хэзлем. Здравствуйте!
Лубин. Прошу прощения, мистер Хэзлем. Счастлив познакомиться. (К Сэвви.) Ну-с, много ли вы написали новых книг?
Сэвви (она ошеломлена, но разговор забавляет ее). Ни одной. Я не писательница.
Лубин. Неужели? Чем же вы тогда занимаетесь? Музыкой? Танцами в тунике?{163}
Сэвви. Ничем.
Лубин. Слава богу! Мы с вами созданы друг для друга. Кто же ваш любимый поэт, Сэлли?
Сэвви. Сэвви.
Лубин. Сэвви? Впервые слышу. Расскажите о нем. Я не хочу отставать от века.
Сэвви. Это не поэт. Это меня зовут Сэвви, а не Сэлли.
Лубин. Сэвви! Странное имя, но звучит очень мило. Сэвви! Похоже на китайское. Что оно означает?
Конрад. Сокращенное «сэвидж».
Лубин (трепля Сэвви по руке). La belle sauvage![7]
Хэзлем (встает и, предоставив Сэвви Лубину, переходит к камину). Мне кажется, что, коль скоро речь идет о прогрессивной политике, церкви здесь нечего делать.
Бердж. Чепуха! Утверждение, будто церковь несовместима с прогрессом, — это один из тех лозунгов, которые наша партия должна отбросить. Покончите с церковью как государственным институтом, покончите с епископами, подсвечниками, тридцатью девятью статьями{164}, и англиканская церковь станет не хуже любой другой. Я готов повторить это где угодно.