Оказавшись в темной спальне, я положил фрукты на мраморную столешницу, а потом полностью разделся. Чистые, прохладные, до хруста накрахмаленные и высохшие на солнце простыни были туго натянуты на кровать – храни тебя Бог, Мафальда.
Хотелось ли мне остаться в одиночестве? Да. Прошлой ночью и на рассвете я был одним человеком. Поздним утром – совсем другим. Теперь я лежу на простынях счастливый, точно распустившийся подсолнух, крепкий, спокойный и безмятежный в этот солнечный летний день.
Был ли я счастлив оказаться в одиночестве теперь, когда меня клонило в сон? Да. Точнее, нет. Или – да? Хотя, возможно, нет. Да, да и еще раз да! Я был счастлив – и только это имело значение, с другими или без них; я был счастлив.
Минут через тридцать, а может, и раньше, меня разбудил густой и насыщенный аромат жареного кофе, разносящийся по дому. Я ощутил его даже за закрытой дверью и сразу понял, что это не кофе моих родителей. Свой они уже давно сварили и выпили. Это был второй заход – эспрессо, сваренный в неаполитанской кофеварке, который всегда после обеда пили Мафальда, ее муж и Анкизе. Скоро они тоже пойдут отдыхать.
В воздухе уже висела тягучая дремота, и весь мир словно погружался в сон. Мне хотелось лишь одного – чтобы Оливер или Марция ступили на балкон и сквозь наполовину закрытые ставнями окна разглядели мое обнаженное тело, раскинувшееся на постели. Он или Марция – не так важно, но я хотел, чтобы один из них пришел и заметил меня; а что делать дальше – будет на их усмотрение. Либо я продолжу спать, либо, если они решат ко мне присоединиться, подвинусь, и мы займемся любовью.
Я представил, как один из них входит в комнату, подходит к кровати, берет персик, подносит его к моей затвердевшей плоти («Я знаю, ты не спишь») – и медленно прижимает мягкий, переспелый фрукт к моему члену, который пронзает мякоть прямо по линии впадины, так сильно напоминающей мне ягодицы Оливера. Эта мысль полностью мной завладела.
Я встал, взял со стола один из персиков и, надломив его до половины большими пальцами, вытолкнул косточку на стол; затем аккуратно поднес бархатистый, розовый плод к паху и начал входить в него до тех пор, пока разделенный надвое фрукт не скользнул мне на член.
Если бы Анкизе только знал, если бы он знал, что я делаю с одним из персиков, за которыми он ухаживал каждый день с таким раболепным усердием… Анкизе в большой соломенной шляпе день и ночь вытягивал сорняки из пересохшей земли своими длинными, узловатыми, мозолистыми пальцами. Его персики больше походили на абрикосы, только крупнее и сочнее.
Что ж, я уже познакомился с царством животных, теперь пришел черед царства растений. Дальше, видимо, пойдут минералы. От этой мысли я едва не рассмеялся.
Из персика сочился сок и стекал по моему члену. Если бы сейчас сюда вошел Оливер, я бы позволил ему сделать со мной то, что он делал утром. Если бы пришла Марция, я бы дал ей завершить начатое. Персик был мягким и в то же время плотным; когда я сумел наконец разломить его пополам, то увидел, что красноватая сердцевина похожа не только на анус, но и на влагалище. Держа по половинке в каждой руке, я принялся тереть ими член, не думая ни о ком конкретно и в то же время думая обо всех, включая и несчастный персик, который понятия не имел, что с ним творят, только подыгрывал – и в конце, возможно, даже получил от процесса определенное удовольствие. А потом мне показалось, что он шепчет мне: «Трахни меня, Элио, трахни сильнее», – и, через пару секунд, снова: «Я сказал, сильнее!» – и я стал перебирать в голове образы из произведений Овидия: не было ли у него персонажа, превратившегося в персик? И если нет, почему бы мне не создать парочку прямо сейчас?.. Скажем, неудачливый молодой человек и девушка, цветя юной красотой, обидели завистливое божество, а оно в отместку превратило их в персиковое дерево. И только теперь, три тысячи лет спустя, они наконец получили то, что было так несправедливо у них отнято, и молвили: «Я умру, если ты прекратишь, тебе нельзя прекращать, никогда…»
Эта история так меня возбудила, что без всякого предупреждения оргазм подступил совсем близко. Я чувствовал, что могу остановиться сейчас или – еще одно движение – и кончу; это я и сделал – осторожно, нацелившись точно в покрасневшую сердцевину открытого персика, словно в ритуале осеменения.